Пробираясь к своему дому по узким улочкам родного города, промокший до нитки сказочник Гильен проклинал себя за легкомыслие отправиться на прогулку под приближающиеся раскаты грома. Вспоротые шпилями многочисленных башен портового Йеккенхафена низкие тяжелые тучи грозовым ливнем обрушились на черепичные крыши тесно прижимающихся друг к другу домов, в чьих трубах круглый год завывали ветра с холодного моря. Одинокий сочинитель удивительных историй, полюбившихся жителям королевства от мала до велика, по заведенной традиции имел обыкновение пройтись перед сном до Ратушной площади и неспешно вернуться в свою уютную холостяцкую хижину, что, по правде сказать, редко способствовало быстрому засыпанию. Однако в этот ненастный вечер его сухопарая по-юношески угловатая фигура неуклюже ускоряла шаг, подставляя встречному порыву верх черного цилиндра. Начинающий замерзать сказочник, придерживая на горле ворот плаща, торопился поскорее вновь ощутить тепло и сухость покинутого жилища. Наконец, обогнув на глазах растущую лужу у лавки цирюльника, он ступил на порог двухэтажного дома, где прожил все сорок лет своей жизни.
Вскоре Гильен сидел за своим старинным письменным столом на изогнутых ножках, размеренно попивая травяной чай и проникаясь тихой радостью ускользнувшего из лап разбушевавшейся стихии человека. Перед ним стопкой исписанных листов лежала перенесенная на бумагу из его яркого вдохновенного воображения новая удивительная история, ожидавшая со дня на день своего переезда в издательство. Сочинитель собирался лишь доработать некоторые незначительные моменты повествования, прежде чем поставить окончательную точку в конце его заключительного абзаца. Но делать рукопись более читабельной он не спешил, так как считал доведение до ума уже запечатленный актом творения полет собственной мысли занятием скучным и утомительным, сродни нудному толчению зерна в ступе.
Слушая барабанную дробь бьющего в окно дождя, сказочник ощущал себя пассажиром трехпалубного галеона, застигнутого штормом посреди ревущего океана. На минуту ему показалось, что пол комнаты уходит из-под ног, устремляясь с гребня волны в морские пучины.
– А уж меня как мутит по вашей милости! Но, воистину, лучше быть матросом на старой посудине и всю жизнь испытывать качку, чем обнаружить себя глуповатым монархом в бессмысленной сказке, черт бы ее побрал! – густо пробасил недовольный голос за спиной Гильена, отчего он чуть вздрогнул, но вовсе не испугался.
Сочинитель давно смирился с тем, что персонажи в целом завершенных, но еще не отправленных в печать произведений, являются перед ним во сне и наяву, пытаясь завязать зримое или незримое общение со своим создателем. Вот и теперь по грубоватой манере и повелительному тону он сразу понял, кто расселся на стоящей у стены кушетке.
– Вашему Величеству, определенно, грех жаловаться на Судьбу, – не оборачиваясь отозвался Гильен, так как сам до мельчайших подробностей проработал внешность визитера. – Удержать раздираемое противоречиями королевство от братоубийственной войны не пролив при этом ни капли крови – великое искусство, присущее лишь подлинным лидерам. А то, что члены монаршей семьи постоянно сплетничают и плетут интриги, нередко выставляя вас в дурном свете – неизбежная плата за правдоподобность вышедшей из-под моего пера истории.
– Оставьте свою правдоподобность летописцам! В сказочном государстве она вовсе не обязательна! Я крайне удивлен, почему при его создании так трудно было изобразить если не идеальные, то хотя бы сносные отношения между членами королевской фамилии и наделить моих придворных минимальным набором благородных качеств!? О, горе мне! – воскликнул самодержец с фальшивым надрывом, пытаясь разжалобить сказочника.
– В ваших владениях кипит пусть во многом неприглядная, но потому и интересная, подлинная жизнь, каждый день которой прекрасен своей неопределенностью. Вряд ли Ваше Величество предпочтет пропитанную вселенской скукой однообразную безмятежность волнующему кровь поединку с тайными и явными неприятелями во благо государства и короны. Задумайтесь, почему многочисленные сказочные истории безжалостно обрывает счастливый финал?
– Откуда мне знать? – раздраженно рявкнул призрачный гость. – По всей видимости, таковы законы жанра.
– Ошибочное и весьма распространенное убеждение. – Гильен старался говорить подчеркнуто вежливо, дабы окончательно не вывести из себя высочайшую особу. – Неприметная же суть в том, что с преодолением всех преград и прекращением борьбы, герои историй становятся никому не интересны, в особенности создавшему их автору, а, значит, и самим себе.
По затянувшейся паузе Гильен понял, что попал в яблочко своими доводами. Однако высказанные соображения показались ему самому не столь уж бесспорными. «Если сюжеты из тихой, благополучной, освещенной взаимной любовью жизни мало привлекают привыкшего к захватывающей интриге читателя, это не дает мне право ввергать в мучения персонажей моих историй, душевную и физическую боль которых я ощущаю, как собственную, – размышлял он, вмиг позабыв о королевском присутствии. – Стоит ли выведенная из сказки мораль, которую еще неизвестно как истолкуют, умножения печалей и скорбей пусть даже в порожденном буйным воображением мире?».
Сочинитель обернулся, чтобы воочию лицезреть одно из своих колоритных творений, но роптавший на свою долю монарх бесследно исчез с кушетки, вероятно, исчерпав лимит своего и без того ограниченного времени на пустые беседы. Сказочника порадовал такой поворот, потому как он смутно понимал, что чем меньше героев его рассказов волнуют подобные вопросы, тем самозабвенней и красивее они исполняют прописанные им свыше роли. Вот только за последние годы ему все чаще приходилось выслушивать их убедительные просьбы, сдобренные искренними пожеланиями, слезными мольбами и бурными негодованиями.
Следующим днем, отобедав в находящемся неподалеку от дома трактире «Пугливый олень», Гильен нос к носу столкнулся с пастором миниатюрной, но очень красивой старинной церквушки, популярной как среди жителей Йеккенхафена, так и у путешествующих морем гостей города. Они были приятелями с детских лет, но после того, как один стал окормлять паству, а другой, скрипя пером, создавать удивительные истории, их дружбе пришел конец. Тем не менее между ними легко завязался разговор, состоявший по большей части из ярких воспоминаний об их мальчишеских похождениях. Ближе к концу непродолжительного общения сказочник поинтересовался у священника, почему Бог позволяет злу со страданием омрачать жизнь его любимым творениям. Поначалу пастор удивился неожиданной перемене темы, но вскоре почувствовал себя на амвоне и начал сыпать цитатами из Писания, успев прочесть короткую проповедь о пользе всяческих невзгод для укрепления человеческой преданности Создателю. По его словам, земная жизнь являлась необходимой проверкой, экзаменом на зрелость души, после успешного прохождения которого открывались врата вечной жизни.
Вернувшись домой, Гильен долго думал над словами друга детства, выросшего до священника, но так и не смог взять в толк, для чего Бог подобно строгому отцу воспитывает своих детей через многочисленные напасти, а потом многих из них еще и ввергает в ад, если без труда может установить рай прямо на земле. В конце концов сочинитель вспомнил о вчерашней беседе с королем из своей новой сказки и пришел к выводу, что Создатель таким
