– они сидели, сгорбившись, в своих креслах-каталках, какие-то взлохмаченные и расплывчатые, словно пауки уже начали плести паутины в их волосах.
– Я могла бы править этим местом даже с маленькой армией лобстеров, – пробормотала Эстер себе под нос. – Тридцать, сорок лобстеров максимум – и я королева. – Чем дольше она думала об этих животных – их глазках-бусинках, многочисленных лапках, о том, как они ползают и как больно ранят клешнями, – тем более неуютно ей становилось. Не укради Джона ее почти полный список наихудших кошмаров, она, наверное, добавила бы в этот перечень лобстеров – на всякий случай.
Вскоре они увидели Реджинальда Солара, некогда детектива убойного отдела, а нынче владельца нефункционирующего мозга внутри тела, обтянутого пергаментной кожей. Эстер всегда поражалась тому, что с каждой их новой встречей дедушка выглядел все хуже. Словно он глиняная статуя, которую забыли на улице: во время дождя капли постепенно смывали с него плоть, оставляя глубокие борозды по всему телу и собираясь лужицами всего того, кем он был раньше, у его ног. На голове у него была красная шапочка – последнее, что бабушка связала ему перед смертью; он сидел в кресле-каталке напротив шахматной доски и играл сам с собой (а в конце всегда проигрывал).
– Привет, дед, – поздоровался Юджин и сел на пустой стул напротив Реджа.
Редж ничего не ответил, даже не заметил их присутствия, лишь продолжил смотреть на шахматную доску, пока не сделал единственный доступный ему ход – тот, который вел его прямиком к поражению.
– Ты все время выигрываешь, старый хрыч, – промямлил он Юджину. Формально Реджинальд был еще жив, однако душа его еще несколько лет назад умерла, оставив после себя тощий труп, который медленно и тяжело брел к могиле.
– Расскажи нам о проклятии, – попросил Юджин, после того как заново расставил фигуры на доске. Несмотря на тот бурный поток, который выливался из его сознания, Редж по-прежнему мог с предельной ясностью описать те его несколько личных встреч со Смертью, поэтому Юджин всегда задавал ему только этот вопрос.
– В первый раз я повстречал Мужчину, Ставшего Смертью… – начал он; его речь была невнятной, голос – хриплым, взгляд – отстраненным. Теперь история рассказывалась им машинально, вспоминалась без былого очарования и страсти, хотя медсестры удивлялись тому, что он вообще ее помнил. – В первый раз я повстречал его, – повторил дед, силясь сложить губы и язык в слова, которые мозг больше не распознавал, – во Вьетнаме.
Весь день Редж неторопливо излагал свою историю с большим количеством подробностей: влажность джунглей, яркие краски военного Сайгона, сладость вьетнамского горячего шоколада и Мужчина, Ставший Смертью – молодой человек с рябым лицом, таким же измученным войной, как и у них. Юджин отдыхал в кресле у окна, прикрыв тонкие веки от солнца. Эстер лежала на полу, ее голова покоилась на подушке, тело укутывал плащ из соколиных перьев, потому что сегодня она была валькирией Фрейей, древнескандинавской богиней смерти.
Вот что она вспомнила о своем дедушке, пока тот говорил:
• Весь мир знал его как крутого детектива убойного отдела, она же знала его как дедулю – мужчину, который выращивал сады орхидей и разрешал ей срывать цветы, когда остальным это запрещалось.
• Единственные, кто ему нравился из животных, были птицы, пока Флоренс Солар не спасла щенка (Редж очень не хотел его оставлять). Щенок хвостом ходил за дедушкой по оранжерее, в то время как тот ухаживал за орхидеями. Он делал вид, будто ненавидит собаку, а сам был ею одержим. Кличку псу так и не дали, и дедушка обращался к нему лишь словами «иди отсюда», хотя при этом позволял спать у себя на коленях во время просмотра телевизора и в изножье кровати – каждую ночь.
• Его смех. Когда дедушке казалось что-то особенно смешным, он откидывал голову назад. Подушечкой указательного пальца всегда вытирал правый глаз под стихающий смех, плача от счастья или горя.
Воспоминания о смехе, наверное, больше всего расстроили Эстер. У нее не было ни одной записи с ним; когда Реджа не станет, звук продолжит жить лишь в ее несовершенном воспоминании, где со временем исказится или вовсе забудется. Из уголка ее правого глаза скатилась слезинка, и она указательным пальцем стерла ее, а затем вновь проиграла в голове дедушкин смех, уже сомневаясь, таким ли он был на самом деле.
История подошла к концу. Девочка встала, потянулась, прижалась губами к восковому лбу Реджа. Тот спросил, кто она: ангел или демон, пришедший забрать его душу, – и на этом они покинули дедушку.
Вечером солнце зловеще пряталось за горы – раскаленный круг четвертака тонул на дне неба, – и семейство Соларов готовилось к очередной ночи в своих окопах. К очередной битве против вечно надвигавшейся тьмы. Этот ритуал совершался каждый вечер на протяжении шести лет.
Юджин как обезумевший шнырял по коридорам дома, вооруженный спичками и новенькой любимой зажигалкой в виде дракона, изрыгающего пламя из задницы, и зажигал свечи. Процедура была долгой. Время от времени он выглядывал в окно и бормотал: «Черт. Черт меня побери. Чертов закат!» – или что-то в этом роде, а после продолжал щелкать языком улыбающегося дракона, пока из его недр не вырывалось голубое пламя. Порой он спрашивал у Эстер, который час, и она, сверившись с телефоном, говорила: «Пять тридцать два» или «Без четверти шесть». В ответ, какое бы число она ни называла, Юджин чертыхался и начинал двигаться еще быстрее; свечи зажигались даже без прикосновения к ним – сияние, которое он прежде впитал кожей, слетало с кончиков пальцев на фитильки. Не многие могли зажечь свечу одной только силой воли, а Юджин Солар мог. Со временем уже весь дом гудел от электричества, светился огнями, а в воздухе пахло горелыми фитилями и расплавленным воском.
Роль Эстер в этом маниакальном ритуале сводилась к обеспечению безопасности: она закрывала все окна, задергивала шторы, посыпала пороги дорожками соли и проверяла, надежно ли заперта входная дверь. Она как раз завершала последний пункт этого действа, ее рука зависла в нескольких дюймах от замка, когда на дверь с другой стороны обрушилась череда ударов, пробудившая сильную тревогу. Все жители в округе знали: к их дому не следует подходить (все равно никто не откроет), а значит, стучавшийся почти наверняка был жестоким грабителем. Эстер уже обдумывала имеющиеся у нее варианты – позвонить в полицию, схватить на кухне нож, самой забаррикадироваться в подвале вместе с отцом, – но жестокий грабитель окликнул ее.
– Эстер!
