пота… а потом утрамбуются за большой жратвой, храни их боги автострады от того, чтоб укачиваться и тошниться кровяной колбасой аж до самой Праги. И Эла, брезгливо щурясь на публику, пожелала им этого от души. Больше всего ей сейчас хотелось покоя, тишины и благолепия — ну, кроме-то мяса с темным. Зажим плечевого пояса и шейного отдела она в тренажерке сняла, но раздражение и злость, как ни странно, только нарастали с размятыми мышцами, душем, дорогой обратно. Женщины в раздевалке были элементарно противны в своей здоровой телесности, здешние туристы так и вовсе вызывали злость. Пока пробиралась подальше от токующих групп приезжих (девичник у них, что ли? или мальчишник? что такие возбужденные-то?), краем глаза поймала знакомое ломкое шевеление на террасе. За столиком сидел припадочный антиквар Йозеф, тянул светлое, кивнул ей издалека, приподнял бокал, осклабился.
Эла отвернулась и плюхнулась на ближайшее сидение. Эта встреча никак не поднимала настроения, потому что напомнила то, от чего она сбежала в спортзал.
Она была очень зла.
И испытывала ужасающий голод.
Резкий звук голосов, женского хохота впивался в мозг, словно египетский крючок мумификатора, раздавался над самым ухом — бойкая студенческая парочка обменивалась шлепками по заду буквально у нее над головой. Эла обернулась и с минуту пристально разглядывала девицу, точно, это та же, что вызывающе вела себя у Лазебницких ворот. Поглядите-ка на меня, у меня есть целый один собственный парень для секса, радость-то какая! Сколько лет идиотке? Не больше двадцати, а ведет себя на все двенадцать. А что за безвкусица надета на ней! Голова наполовину выкрашена в розовый! Речь пошлей не придумаешь, а словарный запас… лучше бы просто ржала, чем говорить, хотя смех ее вгрызался в мозг уже пилой для трепанации. Некоторые люди должны быть уничтожаемы, непременно, в интересах общества и своих собственных, именно ввиду неискоренимой, генетической пошлости. И им — впустую! — дарована такая ценность, как юность, как энергия… В глазах потемнело. И что-то очень голодное поднялось комком к горлу — тошнотой, желающей поглотить. Девица, водрузившая не по молодости оплывший зад на перила террасы, дурачилась, качала ногами и вдруг нелепо взмахнула руками в тщетной попытке удержать равновесие.
Ну и отлично бы было, если б она сломала шею, выпав на берег Влтавы спиной вперед, на камни, да только тренированное тело сработало само: Эла ухватила ее за руку.
Схватила и с ненавистью дернула на себя, на террасу, обратно, удерживая от падения.
Наверное, она очень плотно сжала запястье, потому что под пальцами ее что-то словно бы проскочило, пискнувшее, как пробежавший мышонок. А следом за тем мгновением девица хватанула воздух ртом, но ей его не хватило. И вдруг стала оседать, оседать, оседать… В кончиках пальцев Эла еще чувствовала сладкое тепло ее кожи. Парень, поймавший дуру в объятия, посерел лицом, заорал. Дальше, как в замедленной съемке, девица рухнула на ближайший стол, рассыпая стаканы и чашки, сметая на пол тарелки, оттуда сползла на стул, замерла. Отовсюду к ней кинулись люди свои и чужие. Звали врача. Куда-то звонили. И только Эла, пять лет проработавшая в Брно консультантом криминальной полиции, знала, что звать кого бы то ни было бесполезно — восковая желтизна мертвой разлилась по лицу розоволосого трупа.
С минуту она тупо смотрела на тело, сидя на стуле рядом. Ага, а ведь считала, что ей много всего за этот день. Хотелось разбавить. Разбавила, называется. Можно вернуть меня обратно в тот момент, когда я думала, что мне уже много? Мне там было достаточно.
— Что, пани, убедились? — спросил Йозеф вполголоса, проскользнув мимо нее к выходу. — Я же говорил…
Она дернулась, подняла глаза, но тот уже ушел. Это уж слишком — и труп, и психопат разом.
Есть расхотелось.
Коронер записал телефоны присутствующих, допросил свидетелей подробно.
Вернувшись домой затемно, она полезла в тайник, бывший теперь на месте сорвавшегося зеркала. На рисунках Шиле в лице незнакомой рыжей женщины, открытой, как грубо разломленный плод инжира, явно проступали ее собственные черты. На этот раз в череде прыгающих, сползающих к концу строки вниз букв, написанных старой рукой Малгожаты, ей на глаза попало: даже неопытная старшая делает это легко, обученная же соразмеряет силу и съеденный ребенок не пойдет впрок, если он выращен без любви. Последним в коробке действительно лежал рецепт ореховых рогаликов с ванилью.
Госпожа Малгожата откармливала, прежде чем съесть.
Сегодня было еще хуже, чем вчера. Колокольный звон у Вита обливал маленький дом, стены его раскачивались, комнатка сжималась вокруг постели как гроб, как коробок вокруг пойманной бабочки. А звон продолжался, и длился, длился. Уж лучше мертвые во сне, чем живые. Грубость акта завораживала. Натуралистичность, с которой он снился — тоже. Секс во сне — дело приятное, проблема в том, что она хорошо знала, успела понять и ощутить там, в глубине, во тьме подсознания, чьи это глаза, руки, губы, высокие скулы, сильное тело — о да, во всех своих проявлениях сильное. Низ живота свело от боли незавершенного соития, когда Эла проснулась. Пустое зеркало смотрело на нее со стены.
Села на постели, произнесла вслух, неизвестно к кому обращаясь:
— Я хочу больше не вспоминать, как это было. Никогда больше не вспоминать.
И, конечно, тут оно потекло.
У психолога есть отмычки от всех дверей, но в замке этой двери ключ от замка год за годом ломался. Лучше всего думать о нем, словно о мертвом, или хорошо, или ничего, кроме правды.
Поэтому ничего, кроме правды.
Бойтесь желаний, которые исполняются. Ян и был то желание.
Познакомились в Крконошах. Две студенческие компании задирали друг друга вполне беззлобно, пока градус не перевел дело в польский гонор против чешского пива. И разрулил все именно Ян, который и в двадцать пять был очень ловкий, бархатный котик, продумчивый и корректный. Его усилиями обе компании объединились в одну, и дальше сидели, пили, пели в горах вместе, пока тремя днями позже не расстались в полном довольстве собой. У Яна в рюкзаке для треккинга лежали «Имя Розы» и Мелвилл, он чередовал вечерами, и Мелвилла Эла подрезала на заглянуть. Янова девица смотрела недобро, но Элу это мало интересовало, они с читающим котиком уже слились в ментальном экстазе. Тем более, как выяснилось, «Янова девица» титулом было тленным и весьма скоро преходящим. Эту она и вовсе не запомнила, как зовут, не успела, так быстро он от нее избавился.
Графомания и любовь к старой
