дружелюбный, всем интересуется, да и работу свою делает на славу. Мистер Пратт был таким медлительным. Не думаю, что кухарка его выгнала, просто однажды в дверь постучался другой точильщик и сказал, что мистер Пратт уходит и не угодно ли нам теперь будет воспользоваться его услугами. Я сделала что-то не так, мисс?
– Брось, Элли. Когда он должен прийти в следующий раз?
– Он был на прошлой неделе, так что, думаю, не скоро. Он ведь не регулярно появляется, раз в месяц, не чаще.
– Когда он придет в следующий раз, сообщи мне, только ему ничего не говори. Просто найди меня и скажи, что он сейчас у нас, хорошо?
– Хорошо, мисс Локхарт. Я запомню.
Она собрала чашки с блюдцами и вышла.
Маргарет заметила:
– Значит, шпион?
– Похоже на то, правда?
– Может, тебе стоит сходить в полицию?
– Они поднимут меня на смех, Маргарет. Где здесь преступление? Не забывай, он женат на мне, по крайней мере, они так подумают. И он имеет право шпионить за своей женой.
– Тогда нужно сообщить хотя бы адвокату.
– Да, ему я расскажу, – согласилась Салли. – Полагаю, это пойдет на пользу.
Вскоре Маргарет ушла на железнодорожную станцию, а Салли поднялась к Харриет. У ее постели она провела гораздо больше времени, чем обычно. Обняв дочку, она спела ей все колыбельные, которые только смогла вспомнить, а потом предложила сыграть в игру, в которую Харриет обычно играла с медвежонком, но все ее правила знал лишь Джим; поэтому Салли задула свечку, легла рядом с Харриет и начала придумывать историю о том, как Джим и дядя Уэбстер продираются сквозь джунгли. Это было пустым занятием; она понимала, что не обладает и десятой частью воображения Джима. Но, похоже, Харриет была счастлива просто от того, что мама рядом.
Глава четвертая
Сборщики налогов
Прежде чем уйти, Маргарет сказала Салли:
– Я кое-что вспомнила. Может, это и не имеет значения… В конторе Пэрриша две комнаты – в одной сидит он сам, другая – это та, через которую нужно пройти, чтобы к нему попасть. В ней сидели два клерка. Там было множество разных папок, справочников, в общем, обычный офис, каких много. Вот только беспорядка там не было, каждая вещь находилась на своем месте. Когда я выходила, в той комнате сидел еще один человек, похожий на сборщика арендной платы, с такой маленькой кожаной сумочкой. Я так злилась на себя, что практически не слышала, о чем эта троица говорила, к тому же, когда я проходила мимо, они замолчали. Но, по-моему, этот третий сказал что-то вроде: «Это добьет обескровленных евреев» или «Это обескровит евреев». Вот все, что я услышала. Это запало мне в память.
Для Салли это ничего не значило. Клерки могли обсуждать все, что угодно, начиная с выигрыша на скачках, который обойдется еврейским букмекерам в кругленькую сумму, и кончая чем-нибудь совсем гнусным, но к ее делу все это не имело ни малейшего отношения. Однако она почему-то вспомнила о словах Маргарет уже после того, как уложила Харриет спать. Пытаясь занять себя чем-нибудь, чтобы отвлечься от своих проблем, Салли взяла полистать экземпляр «Иллюстрированных лондонских новостей».
Слово «евреи» в заголовке привлекло ее внимание, и она просмотрела статью. В журнале была иллюстрация погрома в Киеве, а сам текст живописал, как евреи подвергаются гонениям со стороны остальных жителей города, как те громят их магазины и поджигают дома. Это не было похоже на отдельные вспышки насилия, за всем этим стояла целая организация; как прочитала Салли, во время погрома раздавался свисток, и люди, поджигавшие дома, немедленно растворялись в толпе. Солдаты не делали ничего, чтобы защитить еврейское население. Они стояли и смотрели, например, как старого еврея избивают прямо на улице.
Салли где-то читала, что российское правительство проповедует политику антисемитизма с тех пор, как на трон взошел новый царь. Прежний был убит годом раньше, и правительство, видимо, хотело обвинить в этом евреев, но она даже не подозревала, что все зашло так далеко. Может, об этом говорили люди в офисе Пэрриша? Узнать наверняка не представлялось возможным.
В том же журнале она наткнулась на политэкономическую статью и стала читать ее, чтобы не думать о плохом. Но статья раздражала ее. Кто-то пытался возродить Международную ассоциацию рабочих, которая в свое время раскололась на социалистическую и анархистскую половины, и человек по имени Голдберг призывал всех сплотиться в борьбе против капитализма.
Поскольку Салли считала себя приверженкой капитализма, статья вряд ли могла ее тронуть. Она мало знала о социализме и еще меньше ей хотелось что-либо о нем знать. Она вынесла, что экономика не в лучшем состоянии и что агитация, пропаганда и дешевые писаки – она узнала, что Голдберг был вроде журналиста, – мало чем могут помочь.
Салли швырнула журнал на пол.
Боже, какая беспомощность… Шпион на кухне, фальшивая запись в метрической книге. Что происходит? Почему? И цель всего этого была обозначена последней строкой в ходатайстве: кто-то хотел забрать у нее Харриет. Кто-то хотел отнять у нее ребенка.
Она поднялась на второй этаж и принесла в комнату Харриет ночник. Дочка спала, ее густые волосы были расчесаны и блестели в темноте, одна рука лежала поверх одеяла, лицо было спокойным и таким невинным. Мишка покоился рядом на подушке. Он лежал на самом краю, Салли подвинула игрушку, чтобы она не упала на пол, и, наклонившись, поцеловала дочурку. Никто не отнимет у нее Харриет, никогда.
Она подоткнула ей одеяло и спустилась вниз. Можно написать Розе, как она раньше об этом не подумала! Сестра Фредерика была ее самой давней подругой, к тому же она замужем за священником, он мог бы посоветовать, как разыскать исчезнувшего мистера Бича из Портсмута.
Отлично, хоть чуть-чуть поднялось настроение. Она включила лампу, села за стол и начала писать.
Мистер Пэрриш в тот вечер интересовал не только Салли. В баре на углу Блэкмур-стрит уже некоторое время сидели два подростка, они расположились около двери, чтобы наблюдать за происходящим на улице. Окна в большинстве офисов уже погасли, а служащие и торговцы разъехались по домам в Холловей, Айлингтон, Кембервель, Эктон или Брикстон. Свет в конторе мистера Пэрриша все еще горел, и парни из бара были в курсе – почему; они знали, что им пора идти.
Оба были худощавы, и выражение их лиц нельзя было назвать доброжелательным. У обоих кепки были надвинуты на лоб, у одного шея обмотана белым шарфом, у другого – грязным бело-голубым платком, и у того и у другого были ремни с отполированными до блеска пряжками, украшенные медными гвоздями – по моде Ламбета. Один был темноволосый, другой – рыжий. Первый откликался на имя Билл, он был среднего роста и не казался
