он сразу понял, кто это.
– Ик, мать твою, ты мешаешь мне спать! Я же тебе сказал, ты не выберешься из Ямы! – прохрипел он из-под мха.
– Я и не собираюсь вылезать из Ямы, – ответил Ик.
– Что? – удивился Ёз.
– Я понимаю, что мне никогда не выбраться отсюда, поэтому я приложу все усилия, чтобы помочь тем, кто будет пытаться подняться после меня. Я отмечу самые лучшие уступы, я вобью в стену наконечники от копий, чтобы легче было забираться, я уничтожу гнёзда сколопендр на пути, чтобы они не мешали, – сказал Ик.
– Но зачем? – спросил Ёз.
– Потому что, я бы хотел, чтобы, когда я упаду и разобьюсь, кто-нибудь положил немного цветов, на мой череп, – улыбнулся Ик. Ёз замолчал, а юноша вернулся к работе.
Кто знает, бросил ли кто-то на расколотый череп Ика цветы, кто знает, стал ли ещё кто-то подниматься по пути, который сделал он? Даже сам Ик, когда он в последний раз сорвался со стены и полетел в Дыру, не знал этого. Не знаю и я. Но всё-таки, вы же как-то смогли узнать эту историю, не так ли?
Темно. Я еле продрал глаза. Я смотрел на потолок. Трещины на потолке яростно пытались мне что-то сказать. Они ставили передо мной какую-то чёткую задачу. Они кричали мне одно слово, которое я никак не мог понять. Интересно, что трещины пытались до меня донести…
Я обвёл взглядом свою комнату. Мрак разбавлял холодный свет уличного фонаря за окном. Ворота моего однокомнатного дворца теней пытался выбить огр. Он не знал, что они были выкованы дворфами из мифрила в глубинах Одинокой Горы. Я достал нож и сделал засечку на стене, и она затерялась среди тысяч других. Потом я попытался перерезать себе глотку, но только погладил холодным лезвием свою шею.
– Видимо, не сегодня, – сказал я себе и вышвырнул нож. Я упал с кровати. Некоторое время ещё полежал, а потом нехотя поднялся. Надо бы умыться. Когда я пришёл домой, я сразу лёг спать, даже не разделся. Я почувствовал себя одиноким и стал играть с тенью. Я бегал от неё по всей квартире. Мне это надоело. Я открыл шкаф и с разочарованием обнаружил, что от монстра, который там жил, остался только скелет. Я уселся на пол. Было скучно. На глаза мне попалась какая-то книга. Я взял её и стал читать: «Но покуда на свете есть такие люди как Рыцарь, и все, кто пошёл за ним, покуда будут те, кому не всё равно, знайте, что каждый «Дракон» будет…»
– Господи, кто написал эту хрень! – воскликнул я в негодовании, – стоп, это же был я. Фу, я ещё писал своей кровью! Какая пошлость.
Я с отвращением выбросил этот кусок графоманского бреда.
Веселее мне не стало. Я огляделся. Вроде никто не следил за мной. Я подполз к щели, которая образовалась между столом и пододвинутым к нему вплотную шкафом, и с помощью ручки достал оттуда измятую бумажку. Я уселся поудобнее и стал писать про то, какой же я ублюдок. Я писал про то, какое я ничтожество, про то, что я жалкий самовлюблённый слизняк. Я вспомнил, как струсил и не сказал ей, что люблю её, как желал смерти своей маме, как поругался с бабушкой, и она потом ночью не могла уснуть, как я ненавидел людей, за то, что я с ними не разговариваю, как я специально называл себя при всех тупым, чтобы меня стали убеждать в обратном, как я ради своего удобства решил не пойти навстречу другу, как я не помог нуждающемуся, как я не похвалил гения, как я обманул человека, хотя мне от этого не было никакой пользы, как я стал перечислять, что я записал на несчастный клочок бумажки, зная что предложение слишком большое, бессмысленное и только удлиняет мой и без того неоправданно длинный текст.
Я развалился на своём троне, у которого были отломлены несколько колёсиков. В горле застрял ком, сердце что-то сжало, кошки скребли на душе. Мне было как-то тяжело. Но, пожалуй, чувствовать боль – это лучше, чем ничего не чувствовать. Всё же лучше рука, которая болит, чем отсутствие руки, хотя бы потому, что есть надежда, что больную руку можно вылечить. Я поднял глаза наверх. Там висели портреты великих писателей. Я не буду называть их имён, все и так их знают. Я понял, что спалился самым ужасным способом. Я молча уставился в стену. Где-то из-за двери раздавалось:
– Сука! Открой! Я тебя убью!
– Они страдали, – я поднял взгляд на портреты, – мне хочется тоже.
Какая глупость. Может к чёрту это всё? Вот ради чего? Ради этих бездарных писулек, которые никому не нужны? Ну серьёзно, разве вам нужны мои сопли? Выход есть, но не тот, о котором я обычно думаю. Просто нужно делать.
Я встал и распахнул дверь. За ней рвал на себе волосы огр со сломанным носом в модной красной толстовке из волчих шкур.
– Слушай сюда, сейчас ты впустишь меня в твой клоповник… – начал он рычать, но я его перебил.
– Проходи, – я отошёл в сторону, пропуская его.
– Эм, ладно, – он, немного опешив, вошёл в квартиру. Я тут же вышел из квартиры и запер за ним дверь. Он стал что-то мне кричать. Но я его уже не слушал.
Лестничная клетка уходила куда-то вниз, как будто закручивался в бесконечное количество колец Уроборос. Кажется, я целую вечность спускался вниз. Но вечность кончилась. Я выбежал на улицу. Лишь свет фонарей освещал ночной город. Единственным прохожим в этот поздний час был холодный ветер. Снежинки мерно падали вниз. Я долго мог бы рассуждать о том, стоит ли их падение той участи, которая им уготовлена, но на это было бы довольно утомительно и глупо.
Я побежал по улицам, мимо домов, мимо городских фонарей, мимо парня, который что-то кричал, барахтаясь в луже собственной крови, мимо балкона, на котором какой-то сумасшедший угрожал звезде, мимо клуба «Симфония дьявола», из которого выплывала девушка с парнем, мимо картонной башни, рядом с которой Рыцарь вечно дрался с Драконом, мимо ямы, из которой кто-то пытался вылезти, мимо двух танцоров, которые танцевали посреди крыс, мимо Чёрного Солнца, мимо филармонии, из которой раздавались звуки тоскливого пианино, мимо свежей могилы, в которой кто-то только что закончил свой рассказ. И наконец-то я добрался до жёлтого дома. Я стал отбивать похоронный марш на двери психиатрической больницы. Мне открыл сторож, заведение было уже
