меня непроницаемый взгляд, покачал головой и тоже удалился. Остальные свартальвы последовали его примеру.
Когда все ушли, Мэгги подбежала ко мне и обняла за пояс. Я поднял ее на руки и прижал к груди.
– Это я виновата? – спросила она дрожащим голосом. – Я собиралась… собиралась поговорить с прадедушкой, но слова как будто во рту застряли. Я не хотела, чтобы он рассердился и ушел!
В горле у меня образовался комок, и я закрыл глаза, скрывая подступившие слезы.
– Ты не виновата, солнышко. Вовсе не виновата. Ты прекрасно себя вела.
Она обхватила меня за шею – пожалуй, даже крепче, чем требовалось.
– Но почему он рассердился?
– Бывает, взрослые расходятся во мнениях, – объяснил я. – Иногда злятся, и у них непроизвольно вырываются обидные слова. Но это пройдет. Сама увидишь.
– Понятно, – сказала она.
Мыш подошел ко мне и прильнул к ноге, выражая безмолвную поддержку.
– А прадедушка приедет на Рождество? – спросила Мэгги.
– Возможно.
– Это хорошо, – сказала она. – Сердишься на меня?
– Нет. – Я чмокнул ее в макушку. – Ты же мое солнышко.
– Это тоже хорошо, – проговорила она, – но я бы поела оладий.
– Так пойдем и нажарим, – предложил я.
Мыш с надеждой застучал хвостом по моей ноге.
Но прежде чем уйти, мы какое-то время постояли втроем, находя утешение в близости друг друга.
– Не удивляйся, что встреча прошла скверно, – сказала Кэррин. – Ссора между родственниками… Поверь, семейные конфликты – самые паршивые.
– Семья еще не воссоединилась, а мы уже ругаемся, – пожаловался я.
– Судя по тому, что я видела, вполне себе воссоединилась, – сухим тоном заметила она.
– Как скажешь. Но прежде мне нечасто выдавался случай поссориться с родней.
– А я, бывало, ссорилась. Видишь ли, родственники небезразличны друг другу. Разозлись, скажи какую-нибудь грубость, и твои слова причинят сильную боль. К тому же очень многие вещи остаются недосказанными. По-моему, это хуже всего. Все думают, что прекрасно знают друг друга, хотя на деле это не всегда так, и поэтому паузы заполняются воображаемыми фразами, которых тебе не говорили. И даже не думали говорить.
– Таково ваше профессиональное мнение, доктор Мёрфи? – хмуро спросил я.
Она фыркнула и, не ответив, сжала мою руку. Ее ладонь была маленькой, сильной и теплой. Последнее время мы частенько держались за руки.
Я приехал приготовить ей что-нибудь на обед. Кулинарные навыки у меня скромные, но терпимые, а поэтому мы до отвала наелись запеченной в духовке курицы с картошкой и свежим салатом. Кэррин было непросто передвигаться по кухне – из-за бедра, плеча и тех перевязок, что удерживали руку и ногу в более-менее неподвижном состоянии, – а от покупной еды ее уже тошнило. Еще бы, которую неделю на больничном. Вот я и приезжал раз в пару-тройку дней, чтобы приготовить ей что-нибудь вкусное, когда у детей Карпентеров появлялась возможность посидеть с Мэгги.
– Раз уж речь зашла о докторах, – продолжил я как ни в чем не бывало, – что сегодня сказал врач?
– Первый раунд операций прошел нормально, – ответила Кэррин и со вздохом прижалась щекой к моей руке.
Мы сидели на диване у нее в гостиной, а раненую ногу она положила на подаренную мной оттоманку. Кэррин совсем миниатюрная, пять футов с кепкой, хотя это вполне себе мускулистые пять футов. Волосы светлые, чисто вымытые, но растрепанные: непросто выдерживать стиль в прическе, когда приходится делать все одной рукой. И никакого макияжа.
Вид у нее был усталый. Оздоровительное безделье оказалось для Кэррин Мёрфи довольно-таки утомительным.
Эти раны она получила вместо меня. Не по моей вине – по крайней мере, в этом я себя убеждаю, – но, как ни крути, Кэррин оказалась в опасном месте по моей просьбе. Можете сколько угодно говорить о свободе воли, причинно-следственной связи и личном выборе, но факт остается фактом: не втяни я ее в свои дела, сегодня вечером Кэррин, скорее всего, была бы на тренировке по рукопашному бою.
– Второй раунд начнется на следующей неделе, – продолжила она профессиональным тоном, отстраненным и начисто лишенным любых эмоций. Этим тоном Кэррин говорила, когда была по-настоящему расстроена. – Затем каких-то три месяца в гипсе и с этими дурацкими косынками, после чего полгода физиотерапии, во время которой меня снимут с обезболивающих, а когда все это закончится, причем если пройдет наилучшим образом, врач подозревает, что я смогу ходить без палочки. Но не очень быстро.
– А как же твои тренировки? – насупился я.
– Травмы серьезные, – ответила Кэррин даже не тихо, а как-то безжизненно. – Колено, плечо, локоть. Врачи надеются вернуть пятьдесят процентов функциональности. Базовой. Не спортивной.
Я вспомнил, как она вскрикнула, когда Никодимус лягнул ее в колено. Вспомнил тот неприятный влажный хруст, с которым он, и глазом не моргнув, выдернул ее руку из сустава. Разорвал вращающую мышцу, а одновременно с ней – локтевые связки. Он сделал это преднамеренно, чтобы причинить как можно больше вреда. И боли.
– Я больше не вернусь к нормальной жизни, – прошептала она.
В прошлом Кэррин получала ранения – и всегда восстанавливалась.
Но у всего есть пределы. В конце концов, она всего лишь человек.
Мы посидели в полной тишине, если не считать размеренного тиканья старых часов.
– Скажи, нельзя ли… – начала она, и я покачал головой:
– В целительских делах магия ненамного опережает обычную медицину. Наши люди обучаются у ваших. Разве что захочешь пойти на Фаустову сделку…
– Нет, – твердо ответила она.
Я кивнул. Добавить было нечего.
– Прости, – наконец пробормотал я.
– Не извиняйся. – Она легонько мотнула головой. – Я уже поплакала на эту тему. И еще поплачу. Но сейчас не хочу об этом думать. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Я задумался, о чем бы поговорить, но ничего не придумал и поэтому поцеловал ее.
– Ты, Дрезден, само красноречие, – пробормотала она мне в губы, но потом закрыла глаза и отдалась поцелую, и все остальное начало терять значение.
Целоваться проходилось с умом. Примерно двадцать секунд дыхание Кэррин смешивалось с моим дыханием, а затем Зимняя мантия как с цепи сорвалась, и во мне проснулась звериная похоть. Эта чертова аура, которую пожаловала мне Мэб, позволяет совершать невероятные поступки, но в голове у меня теперь беспрестанно вьются мысли о сексе и насилии, и от них просто так не отделаться. Поэтому на двадцатой секунде я задышал чаще, на тридцатой не думал ни о чем, кроме «чем можно заняться с Кэррин», а спустя минуту пришлось вспомнить, что я сильнее, чем кажется, и ослабить хватку на ее теле.
Хотя, если честно, Кэррин вела себя примерно так же. И она не имела
