смерти. В числе самых моих горячих желаний – желание изменить конституцию с тем, чтобы предоставить демократическим партиям возможность работать на благо страны – так, как это предлагал ваш муж. В этом, как и во всем остальном, что я намерен сделать, я полагаюсь также на чуткие суждения моей жены. Жизненный опыт сделал ее сильной и мудрой не по годам. Эта сила и мудрость, я надеюсь, будут мне величайшей опорой.
Бекки обратила внимание, что при этих словах графиня покосилась на Аделаиду – в ее взгляде были холодность и враждебность. Принцесса сидела, сложив руки на коленях и внимательно слушая своего мужа; она ничего не заметила.
– Но моей жене потребуется помощь, – продолжал принц. – Ей потребуются дружба и добрый совет. И она мне сказала, что лишь фрейлейн Бекки может сослужить ей эту службу, и никто другой. Фрау Винтер, я, может быть, говорил слишком пространно, за что приношу свои извинения. Если вы не можете позволить фрейлейн Винтер сопровождать принцессу в Рацкавию, я это пойму и, уважая ваше решение, пожелаю вам спокойной ночи. В любом случае прошу прощения за причиненное вам беспокойство.
Мама поглядела на Бекки, глубоко вздохнула, молитвенно прижав руки к груди, задумалась на мгновение и, наконец, как бы приняв решение, тихонько хлопнула ладонью о ладонь.
– Ваше высочество, – произнесла она. – Прежде всего я хочу сказать, какая для нас это честь. И как мне хотелось бы принять вас в более подходящей обстановке. Я хорошо помню визит моего мужа во дворец. Он рассказал мне, как внимательно вы выслушали его и какие задали вопросы. Если бы мой муж был жив, вы бы не нашли для себя советника преданней. Я польщена, что вы сочли нас достойными вашего доверия. Но ваша просьба нелегка для сердца матери. Вообразите: я – вдова в чужой стране, вынужденная ежедневно бороться за существование. Моя престарелая матушка и моя дочь – все, что у меня осталось. Обеих я горячо люблю. Если что-нибудь случится с Ребеккой, жизни моей настанет конец. Она – девушка исключительной силы и честности, наделенная многими талантами. Я старалась воспитать в ней скромность, трудолюбие и внимательность к людям. Я горжусь ею. Знаю, что вашей супруге-принцессе нужен хороший друг. Она не найдет друга ценнее и надежнее, чем моя Ребекка. Сэр, вы оказали нам большую честь. Но позвольте мне сказать, что и моя дочь окажет принцессе немалую честь своей дружбой. Вот мой ответ: я согласна, я отпускаю ее и благословляю. Но предупреждаю вас, что если хотя бы волосок упадет с ее головы… Тот, кто это сделает, не уйдет от меня, я отыщу его хоть на дне морском и разорву его сердце в клочки – так, как он разорвал мое! Ребекка, любимая моя…
Голос ее осекся. Она повернулась к Бекки с полными слез глазами и распахнула ей свои объятия. Они обнялись так крепко, что Бекки послышался костяной хруст, и она могла лишь гадать, что там не выдержало – ее собственные ребра или мамин корсет. Впрочем, это было неважно, ибо и она уже плакала навзрыд.
Когда все немного успокоились, принц Рудольф сказал:
– Времени остается немного. Мы уезжаем через тридцать шесть часов. Вам понадобится приобрести кое-что из одежды – траурное платье и так далее. Графиня Тальгау вам подскажет. Фрау Винтер, я оставлю некоторую сумму на покрытие всех расходов. Если их не хватит, пожалуйста, дайте знать графине…
Тут на столе явилось золото – больше, чем это семейство видело за многие годы. Взгляды Аделаиды и Бекки встретились, в обоих была тревога, но была и затаенная улыбка. Они нуждались друг в друге, и Бекки не могла бы сказать, кто больше.
В это время ирландская гвардия преследовала шпиона. Они гнались за ним до Мэрилебона и дальше по всей Бейкер-стрит до самого конца, получая подкрепление по пути, так что в конце концов в погоне участвовало не меньше ста уличных мальчишек. На углу Оксфорд-стрит шпиону удалось вскочить в кэб. Лайам и Чарли были уже достаточно близко, чтобы услышать адрес, который он дал кучеру, и, едва кэб тронулся с места, они уже громко завопили: «Туда! За ними!» – и помчались стремглав по Оксфорд-стрит в ту сторону, где она вливалась в Сохо.
Здесь они рассыпались переулками и проходными дворами и, задыхаясь, выскочили на Лей-стерсквер в тот самый момент, когда кэб остановился у театра «Альгамбра».
– Где он? – заорал Лайам.
– Вон! – крикнул Чарли.
– За ним! Туда! – подхватил Дермот.
Привратнику у служебного входа осталось только пялить глаза: мальчишки ворвались внутрь, как рой диких ос. Вечерняя программа мюзик-холла подходила к концу, и все пространство за сценой, коридоры и артистические уборные были уже заполнены актерами, плотниками, осветителями и декораторами; но уже через минуту в театре не оставалось ни уголка, от фойе до балконов, куда не проникли бы увлеченные погоней сорванцы.
– Вон он!
– Побежал по лестнице!
– Пролез в люк!
– Побежал по коридору! Вон туда!
Пятеро очевидцев – акробаты, официанты, работники сцены – были прижаты в угол и допрошены на ходу, и в конце концов Лайам, Чарли и Дермот почти настигли свою дичь в коридоре возле Зеленой сцены. В последнюю секунду он успел заскочить в какую-то из уборных и захлопнуть дверь у них перед носом. Они услышали, как ключ повернулся в замке, и бешено забарабанили по деревянной обшивке.
– Выходи, мерзавец! Выходи, жалкий трус! Выходи, подеремся, грязная крыса!
За дверью не раздавалось ни звука, но шум и топот ног по коридору становился все громче.
– Надо взломать дверь, ребята! – скомандовал Лайам, и они отступили на шаг в узком коридоре, готовые все вместе наддать плечами. – Раз, два…
Но тут дверь сама отворилась.
На пороге стояла женщина – темноглазая, черноволосая, похожая на испанку актриса в алом платье, не прикрывающем обнаженных сверкающих плеч. Она была перепугана и едва могла говорить, задыхающаяся, с громко бьющимся сердцем.
– Где он? – крикнул Лайам. – Куда он делся?
И вся растерянная ватага ввалилась в комнату.
Женщина беспомощно указала на открытое окно.
– За ним! – прорычал Лайам.
Весь рой сорванцов мгновенно устремился через комнату к окну и вырвался наружу. Стена была невысокая, за ней начиналась стройплощадка, валялись кирпичи, доски, мусор; мальчишки перепрыгнули через все это и выскочили на Касл-стрит – стайка разъяренных оводов, преследующих быка.
Воображаемого быка.
Актриса захлопнула окно и длинно, судорожно перевела дух. Она была на пределе сил, ноги ее едва держали. Тяжело дыша, она снова заперла дверь, задвинула шторы и сняла парик. Приподняла подол; отстегнув застежку, сбросила с себя брюки, скрывавшиеся под юбкой, и швырнула их в кучу скомканной за дверью одежды – к валявшимся там рубашке, жилету и пиджаку. Тяжело присела к гримировальному столику. Постепенно ее дыхание
