стояли в тамбуре. Видя, что поезд уходит, и он останется здесь ещё на бог знает сколько, безбилетник решился на отчаянный шаг. Прошмыгнув мимо смотрителя, он рванул было в заветную дверь, но с силой врезался о невидимое глазу стекло. Инерция отбросила его назад и сидя на полу с покрасневшей половиной лица он обескураженно пробормотал: – Климыч. Твою мать…
Хотя тут несостоявшийся пассажир мог и ошибиться. Рожала ли вообще женщина этого обрусевшего Харона или он был лишь проявлением воспетой Голливудской сагой Матрицы, сотканной из астральных частиц субстанции лишь внешне похожей на человека. Хранителя пути, рождённого вместе с ним частью его и бывшего здесь безотлучно, лишь менявшего образ. Может быть в другом мире, он выглядел бы трёхглавым, свирепым монстром или мрачным старцем в рубище, но в двадцать первом веке перевозчик между мирами оказался другим.
Сошедшие с поезда существа, проходя через вновь ставшее дверью зеркало, недоумённо разглядывали сидящего на полу мужчину. Несмотря на внешнюю непохожесть там, на пироне, в здании вокзала это были самые обычные, малоинтересные люди, которых каждый день встречаешь в общественном транспорте или в магазинных очередях. Выйдя на улицу, они растворились во мраке позднего вечера, словно перестав существовать.
Состав тронулся. Пыхтя, набирая ход, он разгонялся, уйдя на стрелке в отдельную колею, которая вскоре закончилась предостерегающим знаком из сваренных крест-накрест толстенных уголков, в каком-то десятке метров от кирпичной стены, разрисованной граффити местными сорванцами. В центре рисунок представлял собой цифры и латинские буквы, складывавшиеся в слова, связанные между собой толи китайскими иероглифами, толи кельтскими рунами, внезапно начавшие светится. Чем ближе приближался поезд, тем сильнее становилось сияние, оно уже искрило молниями по направлению к несущемуся составу. И он вдруг тоже изменился, став единым, заострённым впереди целым, наподобие сверкающего копья. Искры тысячи молний впились в летящий экспресс и он, сложившись телескопической удочкой, вошёл в стену, но наружу не вышел, а просто исчез. Как исчезло свечение, серебряные стрелы молний и уже ничего не напоминало о летящем секунду назад поезде. Лишь рыжий бездомный кот у мусорных баков за стеною, как ни в чём не бывало, продолжал вылизывать своё причинное место.
Удостоверившись, что пространственный портал пройден без проблем, Мастер зевнул, показав всё ещё сидящему на полу молодому человеку свои пожелтевшие от дешёвого табака крупные зубы, что означало мол, ничего интересного. Скукотища. Зеркало к этому времени снова стало зеркалом, давно не мытым, пожелтевшим от времени, отражавшее занявшие свои места щётки, швабры и оцинкованное ведро с половой тряпкой.
Безбилетник ушёл, в надежде уехать на последнем автобусе. Ушла электричка к городу областного значения, лишь пара человек осталась в ожидании московского поезда. Станционный смотритель, Мастер пассажирских и грузовых перевозок закинув голову назад, прикрыв глаза, стоял один на пироне, подставив лицо неясному свету звёзд, и его мефистофельская бородка острым клином впивалась в брюхо низко нависшему над ним зимнему небу. Возможно, он пытался представить, как где-то там, чёрт его знает где, пассажирский экспресс прибывает на вокзал параллельного нам мира.
Часть вторая
В дверь кабинета начальника станции негромко постучали, и внутрь вошла станционная уборщица, Ангелина Семёновна, полная тётка лет сорока пяти, с крупной родинкой под левым глазом на круглом всегда румяном лице. Сейчас раскрасневшееся лицо уборщицы выражало полное смятение, женщина явно сомневалась, но всё-таки сев на предложенный Нилом Климовичем стул решительно выпалила, словно боясь передумать:
– Пришла увольняться или дайте отпуск на месяц, – это было довольно неожиданным, ведь Климыч видел её утром, и ни о чём таком она похоже даже не помышляла. Вообще-то уже много лет они были с Семёновной на ты, но в моменты душевного волнения или ощущения вины появлялось это дистанционное выканье. День начинал приносить сюрпризы, а сюрпризов начальник станции не любил. Сняв крышку с графина, Климыч налил себе половину стакана негазированной минералки, но уборщица схватила его короткими полными пальцами с ярким маникюром и выпила, оставив на ободке окантовку дешёвой помады.
– Так Ангелина, говори, чего у тебя стряслось. Дома что? – глядя не на уборщицу, а на стоящий посреди стола с запылённой столешницей стакан спросил хозяин кабинета.
– Нет, дома всё нормально. Хворая я, чёрте что мерещится. Нервы стали ни к чёрту, дайте отпуск или увольте.
– Да что ты заладила, увольте, увольте! Рассказывай что произошло.
– Ой, боюсь Нил Климыч рассказывать. Вы же меня за чокнутую примите, а я ведь не дура какая-то.
– Да не тяни же! Ты давай рассказывай, а я сам решу, что с тобой делать, у меня ещё дел невпроворот, – теряя терпение, прикрикнул мужчина; честно говоря, дел у него особых не было, но знать об этом уборщице было ни к чему.
– В шкафу хозяйственном зеркало разбилось. Вернее разбили его, – опустив глаза на носки своих резиновых калош, произнесла Ангелина. – Я за шваброй с ведром туда пошла, а оно оттуда как полезет…
– Что оно? – озадаченно спросил начальник станции и уборщица, поняв это по-своему запричитала:
– Зачем я Вам это рассказываю, ведь Вы же мне не поверите…
– Прекратить немедленно! Что там на тебя «полезло»?!
– А я не знаю, может и не полезло, только я видела так же ясно как вот Вас сейчас, что-то или кто-то пытается выйти из зеркала. То вверх ткнётся, то вниз – стекло пузырями, будто кто его выдувает. И вдруг оно, как ринется в середину…, – тут женщина замолчала, наконец, подняв глаза на Климовича.
– И что? – спросил тот после затянувшейся паузы.
– Вылезло. Стекло дулось, дулось и потом лопнуло, будто мыльный пузырь, но абсолютно беззвучно и оттуда появился мужик. Сначала-то он им не был, как и вообще человеком: что-то такое бесформенное, огромное и … – замялась уборщица, подбирая слова.
– Лохматое?
– Нет, с чего Вы взяли? – удивлённо взглянула на начальника станции рассказчица. – Наоборот, мне показалось, что на нём не было, не только шерсти, а и кожи-то.
– Тебе показалось или ты видела?
– Видела, – вздохнула Ангелина Семёновна и вдруг часто задышав, заголосила плаксиво: – Ох, лучше бы мне этого не видеть. Чудище это пока из зеркала вылезало, в мужика превратилось, такого себе невзрачного, росту среднего – алкаш алкашом. Он идёт, а я через него всё вижу, но когда уже до выхода дошёл, ничего видно не стало, мужик как мужик. Ой, Климыч, что же теперь со мною будет? Меня же теперь в дурдом упекут! А мне туда же нельзя, у меня ведь семья, хозяйство. Корова у меня.
– Не реви, Ангелина, я твой начальник и в обиду тебя не дам, а мысли глупые ты из головы выбрось, – Нил, подойдя к уборщице, по-отечески её обнял и та вдруг разрыдалась от пережитого страха и жалости к себе. Начальник станции одной рукой открыл
