Герда задумчиво. – Как его хотя бы зовут?
– Понятия не имею. Зато он про меня все знает отлично. Правда, в нашем городе меня все знают, из-за магазина…
Голос мой дрогнул. Так бывает, когда вспоминаешь родные места, куда больше нет возврата.
– Микелю все равно, как к нему приходят ученики, – снова заговорила Герда. – Его миссия – раскрывать талант. Любой ценой.
– То есть для тебя он тоже Микель?!
– Нет, я дала ему другое имя. Но знаю, что для тебя он Микель.
– А для тебя?
Она серьезно помотала головой:
– Это наше с ним дело. Когда-нибудь узнаешь, я проговорюсь. Но всему свое время.
Всему свое время, повторил я себе и перевел дыхание.
– Сколько у него имен?
– Сколько дали ученики.
– А учеников у него – ты и я?
– Бессчетно, – сказала она без улыбки. – То есть буквально нельзя сосчитать. Он же бессмертный. Ученики – нет.
Шумела вода в фонтане, и нахальные воробьи лезли прямо на стол.
– Герда, а ты видела других учеников Микеля?
– Ну… некоторых. Когда ходила по океану во фрахт. Понимаешь, миров ведь так много, и все его ученики разные, он учит каждого сообразно наклонностям, – последнюю фразу Герда явно повторила по чужим словам. – Нам повезло, что мы с тобой похожи…
Она наконец-то снова улыбнулась, и заиграли ямочки на щеках.
– Слушай, а его настоящее имя… он его… прячет среди придуманных? Так?
– Все его имена настоящие. И ничего он не прячет.
– А… что случается потом с его учениками? – спросил я, преодолевая нервную дрожь.
– Они занимают единственно верное место в системе миров, – Герда говорила, будто удивляясь, что я такой ерунды не знаю. – Место предназначения, где талант раскрывается полностью.
– Его ученики – добрые или злые?
Ее снисходительный тон сменился покровительственным.
– Ах, Леон, тебе так много предстоит еще узнать…
Она поглядела на солнце, давно повернувшее к вечеру, и решительно поднялась из-за стола:
– Надо ехать. Микель велел привезти тебя на берег перед закатом.
В машине я нервничал, все попытки Герды успокоить меня отвергал, она сдалась, замолчала и включила местную музыку. Мне неожиданно понравилось – мелодия и текст мягко, завораживающе повторялись, будто вводя в транс. Пелось о том, что сладкие мечты заставляют путешествовать по множеству морей, где каждый чего-то ищет, в этом звучала жесткая неизбежность, но слышалась и надежда. Поддавшись ритму, я немного расслабился; широченная дорога была как масло, без единого булыжника. После очередного поворота я увидел огромную штуку, зависшую в небе, и опять струсил.
– Дирижабль, – сказала Герда, успокаивая. – Никакого в нем смысла, только реклама.
При въезде на берег мне сделалось тесно – столько здесь было людей и машин. Но Герда потащила меня дальше, я увидел песок и волны и опять поразился.
В моем городе берег был узким, галечным, со множеством построек, причалов, с древней крепостной стеной и старыми аркбаллистами. Такого простора, как здесь, там не было и быть не могло. Даже волны в сравнении со здешним прибоем показались бы мелкими.
А эти волны шли и шли, подчеркнуто-лениво, начинаясь чуть ли не от горизонта, и не обрушивались на берег – накрывали его тяжело и властно, а потом отползали, будто край тяжелого одеяла, обнажая мокрый песок и груды бурых водорослей.
По мокрому песку носились собаки, гонялись за чайками и друг за другом. Я вспомнил, как сам бегал на четырех лапах, и отстраненный фатализм, воцарившийся в моей душе при виде океана, сменился нервным ознобом.
– Посмотри, как красиво, – сказала Герда.
В отдалении от берега барахтались в волнах люди в мокрой темной одежде. Цеплялись за доски, похожие на обломки кораблекрушения.
– Они тонут?! – Я готов был броситься на помощь.
– Они развлекаются. – Герда предусмотрительно взяла меня за локоть. – Не вмешивайся, Леон.
Покатила очередная волна. Люди забарахтались отчаяннее, один ухитрился вскочить на свою доску, и я увидел, что на щиколотке у него затянут черный шнурок. Рабство, галеры?! Пока я в смятении пытался понять, что происходит, человек сумел поймать волну и покатил, как по снежной горке, балансируя, быстро, ловко…
Но скоро потерял равновесие и шлепнулся в воду, и тогда я понял, что шнурок на ноге вовсе не держит его на привязи. Наоборот, это он взял в рабство доску, чтобы та не уплыла.
Волна докатилась до моих ног, и башмаки из резины и ткани промокли насквозь. Вода оказалась холодная, ледяная.
– Неужели им это нравится? – Я с недоумением поглядел на людей в прибое.
– Не силой же их загнали, – сказала Герда. – Это весело. Хочешь попробовать?
Я замотал головой.
– Иди теперь босиком, разиня, – сказала Герда. – Я однажды на берегу нашла огромную связку чужих ключей. Тоже кто-то гулял, задумавшись. Ворон считал.
Ворон здесь не было. Только чайки. Стоя на одной ноге, я развязал шнурок; Герда права, я веду себя как разиня…
– Добрые мыши, хозяин вернулся, – послышалось за спиной, и я резко обернулся. Микель стоял спиной к заходящему солнцу, я видел только его силуэт, но спутать ни с кем невозможно.
– Ты его покормила? – он обращался к Герде, говоря обо мне так, будто я по-прежнему был собачонкой. Она кивнула. Микель неопределенно махнул рукой в сторону от берега. Прежде чем уйти, Герда внимательно посмотрела мне в глаза:
– Старайся. Ладно?
Сложно было ухмыльнуться в ответ, но я справился.
* * *
Я поставил мокрые башмаки на песок подальше от прилива. Выровнял шнурки, затягивая время.
Солнце висело уже над самым горизонтом, и было это, как заметила Герда, невероятно красиво. Люди, явившиеся прогуляться перед закатом, их собаки, птицы в воде и в небе – все казались благостными, покрытыми золотой пыльцой.
– Читай, – Микель сунул руку в карман плотных синих брюк и вытащил сложенный вчетверо листок – белый, матовый. На листке было написано от руки: «Я, Микель, позволяю Леону Надиру использовать магию сегодня, сейчас, пока не скроется солнце». Ручка с золотым пером хранилась у него в нагрудном кармане. Я успел подумать – как он ухитряется так естественно сочетать хороший пиджак с грубыми рабочими штанами?
– Подставь мне спину…
Я повернулся, готовый получить удар. Он разгладил бумагу у меня между лопатками и через секунду вложил мне в руки листок. Свежая роспись под строчками была похожа на гроздь винограда.
И я почувствовал, как что-то изменилось. Солнце светило по-другому, тени ложились иначе, крики чаек из хриплых сделались нежными, будто звон серебра. Наверное, он был прав, когда говорил, что этот мир добр ко мне, он мне подходит, как идеальная почва для растения.
