сначала в кафешки эти все. Мелкой там не было. Потом опять прошвырнулись по каруселям и вышли в парк. Идем, значит, смотрю — сидит математик этот великий наш, олимпиадник горемычный. Уселся он на скамеечке с этой девчулей, и руку на спину ей положил, и стихи рассказывает. У лукоморья дуб там и ещё че-то. А она сидит, и восторгается прям, и чуть ли не хлопает. Я его хватанул, а он от нее оторваться не может. Рука у него, тип, прилипла. Отодрал я его от нее кое-как в итоге и за собой потащил.
— До свидания, Маша, — говорит он ей.
— До свидания, Леша.
Идем мы, а я их обоих за руки держу, чтоб не сбежали. А им все равно как будто. Они, как овощи какие-то тащатся за мной и всё.
Пошли мы, значит, дальше по этому парку. А он был довольно большой. Ищем эту шмакодявку повсюду. Точнее, я ищу, а этим плевать вообще.
Заходим мы, короче, на площадку с качелями, а эта там. Сидит она такая довольная, а этот Ромео недоросший качает ее. Она хохочет, как дурочка. Я подхожу к ним и резко останавливаю качели, что Настя аж чуть ли не вылетает из них. Я её хватаю за руку, а она вцепилась в качели и не отпускает.
— Не хочу, — говорит, — уходить! Я с Димой хочу остаться!
«Вот, — думаю, — Дим этих поразвелось».
— Нет уж, пойдешь, как миленькая.
Я ее, конечно, пересилил в итоге. Она хотела к этому мелкому ухажеру побежать обниматься, но я ее удержал. Ну и вот, скрутил я её, если можно так сказать, разворачиваюсь, смотрю, а этих и след простыл. Бежали они, что ли? Наверняка, потому что нигде их поблизости видно не было.
«Ну, — думаю, — и что делать? Щас пойду их искать, эта, сто пудов, смоется. Что я за ними, до ночи здесь бегать буду?»
И тут меня вдруг мысль осенила. Хорошо, что я всегда маленький, складной ножичек носил с собой. Достал я его и отрезал две качели этих. Четыре веревки получилось. Одну я обвязал вокруг себя, другой привязал к себе Настю, а две оставшихся в рюкзак к ней закинул.
Ну и пошли мы этих бедолаг влюбленных опять искать. Идем мы, а Настя сзади плетется, как собочонка какая-то. Ну а чё делать? Это ради нее же.
Короче, вернулись мы обратно, где карусели эти. Там их не нашли. Позаходили во все кафешки. Тоже нет. Вышли к озеру. Смотрю — сидит он со своей кралей на скамейке в форме сердца, и губешки там уже вовсю раскатал, видать, целовать собрался. Ну и подошел я к нему, да как подзатыльник тресну.
— Че творишь? — говорю.
И без лишних слов, поднял его, да привязал к себе, и повел.
— До свидания, Мария.
— До свидания, Алексей.
«Ага, до свидания. Теперь уж точно, прощай родная, и не жди».
Обошли мы потом все это озеро по кругу. Сони этой несчастной нигде не было. Но тут вижу — сад какой-то растет, там цветов всяких куча, деревьев и прочее. В первый раз я его не приметил, видимо. Заходим мы туда, а эта Соня-тетеря взрослая, сидит в беседке, на скамеечке, и уши опять развесила. Патлатый этот снова ей что-то слащавое навешивает и приближается к ней, явно же, засосать хочет. «Ну, — думаю, — не бывать этому». Я подскочил к ним и отшвырнул его. Да так, что он аж свалился со скамейки этой.
— Милый, ты не ушибся?
— Нет, пампусик, все в порядке.
Фу, меня аж че-то подташнивать начало. Схватил я, короче, этого пампусика и тож к себе привязал.
— До встречи, любовь моя.
— Оревуар, моя ненаглядная.
Я оттуда припустил чуть ли не бегом. «Мало ли, что этот ненаглядный может вытворить. Кто его знает вообще. Все тут с ума посходили».
Идем мы наконец к выходу. Не знаю вообще, как это со стороны- то выглядело. Дико, наверное, очень. Ну а че? Подросток привезал к себе двух шмакодявок и взрослую бабищу и ведет их, словно какая-то собачница, которая выгуливает всех своих чихуа-хуа.
Но самое-то удивительное, что я был не один такой. Вы представляете или нет? Идем мы, значит, мимо парка, а от туда выходит мужик, а за ним, как какие-то альпинисты идут: женщина, жена его, видать, пацан моего возраста, видать, сын и девченка лехиного возраста, видать, дочь.
Они поравнялись с нами, и этот мужик ко мне подходит, и улыбается.
— Что тоже убегали? — спросил он меня.
— Да, — говорю, — еле выловил.
— Да, ужас какой-то. Часа два за ними бегал.
— Вы, вроде, одного потеряли, — говорю я ему и указываю назад.
Дочурка его сбежала или улетела, пока он лясы здесь точил со мной.
— Ек-макарек! — сказал он и рванул обратно.
Я после этого стал тоже на своих поглядывать, а то мало ли. Но они вообще какие-то безвольные были, как макароны переваренные.
В итоге вышли мы за ворота. Я их отвязал и усадил на скамейку. Вроде, немного очухиваться стали.
А рядом, прикиньте, такая же сцена примерно была. Женщина, значит, стояла напротив мужика, видать, мужа и двух девчонок, видать, дочерей, и водой их поливала из пятилитровой бутылки. Они сразу все и очухались.
— Извините, — говорю я ей, — можно я у вас воды остаток заберу? Вам больше не надо?
— Бери, — говорит. — Что тоже повлюблялись в невесть кого?
— Да. Спасибо.
Взял я бутылку эту и сам сначала попил, а то жажда меня долбила очень. Упарился я за ними бегать. Попил, значит, а потом начал потихоньку им воду на головы их дурные лить. Сам я удивлялся тому, что делал. Ну а чё? Обстоятельства такие. Зато сразу они все и поочухались. Действенное это средство. В смысле, голову водой обдавать.
— На, пейте, — говорю им и протягиваю бутылку младшей.
Они все стали жадно хлебать воду. «Жажда их мучает, видишь ли. Любовнички несчастные».
— Че вы такое устроили? — спрашиваю их таким тоном, тип, я их батька, а они нашкодили.
— Извини, — сказали все они по очереди.
— На нас же не действует эта фигня, что вы там все вытворяли? — продолжаю я докапываться до них.
— Он был такой обольстительный, — сказала Соня.
— Да, такой обаятельный, — добавила Настя.
— Да, она такая обходительная была, я даже…
— Стоп! — невытерпел я. — Хватит чушь нести!
Они сразу умолкли и головы повесели. А я сел рядом с ними и занял такую же понурую и удрученную позу.
— А как ты? — спросил Леша. — Нашел себе девушку?
— Ага, конечно. Ничего я не нашел.
Сказал я это, а сам на
