к столу и принялась крошить пучок в закопченный заварочный чайник. — Про дальнюю будущность. Про такие дали — токмо во снах и бывает, проснувшимся-то умом не проследишь, нет. А тут — увидала... Не скажу только, что. За такие слова государь наш батюшка сослать-то далёко может, а у меня уж косточки немолодые, холодов не любют. Я уж тут и сама скоро... Мне-то всё равно. Дак не для себя ж одних живём-то, уж ты-то понимаешь.
Кряхтя, Мурашиха привязала пучок обратно к нитке и заковыляла к чайнику на печке, который как раз начал выдавать струю пара из носика.
— И вот, как проснулась я, так и давай кумекать, как бы всё поправить-то, — продолжила она. — Да только вишь, какое дело: как бы ни плела в голове кружево — всё то да потому получается. По всему выходит, что никак беды не избежать. Никак! Пригорюнилась я, конечно. А только ведь — на нет и суда нет. Коли ничего не поделаешь — нечего и слёзы лить, верно говорю?
— Ну, — буркнул я.
Мурашиха, обмотав ладонь тряпкой, взяла чайник за ручку и побрела обратно к столу.
— А ты не нукай мне тут, — вдруг возмутилась она. — Понукать, вона, во дворце будешь, принцессу свою.
— Какую ещё принцессу? — нахмурился я. — В каком дворце? Вы о чём вообще?
— Да уж не ту, что халатик белый носит. Эх, молодые... — Мурашиха наполнила заварочный чайник и побрела обратно к печке. Примостила большой чайник сбоку, чтобы сильно не кипел. Прикрикнула: — Ты меня не сбивай! Я, когда надо, сама собьюся... Так вот, о чём бишь говорю. Никаких выходов я, значится, не нашла. И тут — опять сон, будь он неладен. Про тебя, касатик, про тебя! Оно бывает, о других мирах-то. Чаще — подивишься да забудешь, чего ещё с них взять, с других-то миров. А тут — вижу, больно уж ты силён да строптив. До того строптив, что дух твой и после смерти не успокоится. Не уходят таковские, как ты, навовсе. На таких силачей всегда охотников — тьма. А ежели дух твой сюда приволочь — тут-то кружево по-другому и сплетётся! Да ещё какими знатными узорами! Вот что я увидела. Да только как тебя приволочь? Сама-то не умею. Я — токмо прорицать горазда.
Мурашиха брякнула на стол две чашки, откуда их достала — я даже не заметил.
— Чаю-то попей, не обижай, — буркнула Мурашиха и наполнила чашки. — Держи.
Я взял чашку, для начала — понюхал. Множество ядов мог определить по запаху. Здесь же ничего такого не содержалось. Пучок висел на виду, чашки старуха наполнила у меня на глазах. Сама уже пила из своей, обжигаясь и дуя.
— И вдруг приходит ко мне один добрый молодец, — продолжила говорить Мурашиха. От её дыхания над чашкой колебался пар. — Когда, спрашивает, я императором стану? Может, говорит, сделать для этого надо чего? Подивилася я, конечно. А сама смотрю — ну, есть в нём ниточка-то. Тоненькая, правда, триста раз оборвётся, и в императоры никак не выведет. Препятствий больно много. Но если знаючи потянуть — ох как можно всё переплести! Вот тому доброму молодцу я и продала «обманочку».
— Какую ещё обманочку? — не понял я.
— Дак, амулет-то. «Обмани судьбу» который. Да ты чай-то пей, пей! Ну хочешь — кружками поменяемся, коли отравы боишься?
Кружками я меняться не стал, глотнул так. Приятный напиток оказался — насыщенный, бодрящий. Правда, это точно был не чай. Хотя в моём мире люди тоже по привычке называли чаем всё, что заваривали и пили. А заваривали и пили они, в основном, какие-то непонятные химические порошки. Натуральный чай стоил бешеных денег.
— Продала, значит, я обманочку и села ждать, — говорила между тем Мурашиха. И как по писаному — приходит ко мне через несколько дней старик знатный. Грустный — как на ногах-то стоит, непонятно. Внук у него с моста упал, да в шее переломился. Ишь ты, думаю. Управился тот молодец, с амулетом-то. Всё сделал так, как я наказывала!
И глаза Мурашихи хитро сверкнули.
Я вернулся к столу, поставил чашку — аккуратно, чтобы не расплескать. Поднял взгляд на торжествующе молчащую Мурашиху. Бабка словно бы медали ждала за то, что сейчас рассказала.
— Так, — кивнул я. — Давай-ка ещё разок. Значит, всё это затеяла ты. Из-за тебя я едва не погиб, упав с моста. Верно ли я понял твои слова?
Каждый, кто меня знал в моём мире, услышав тон, которым я говорю, либо бросился бы бежать, либо онемел бы. Потому что такой тон предшествовал грозе. Нешуточной грозе. За некоторые преступления я карал жестоко и страшно.
— У-у-у, как у тебя в головушке-то всё мешается, — вздохнула Мурашиха и тоже поставила чашку. — Ну что тебе сказать? Ну, бей, убивай. Мне-то уж разницы нету. Да только с моста — не ты сигал. Али забыл уже?
— Ты угробила ни в чём не повинного пацана из-за каких-то своих мутных планов, — процедил я.
— А вот если бы у тебя был выбор — поезд с пассажирами пустить на одного глупого мальчишку или — под откос? — прищурилась Мурашиха. — Ты бы куда пустил?
— Ты знаешь, куда, — процедил я. — Но это другое...
— Потому что ты поезд видишь — вот для тебя и другое, — отрезала бабка. — А я будущее так же вижу, как тебя сейчас!
— Но...
— А ну, хватит! — топнула ногой Мурашиха, внезапно разозлившись. — Плакаться мне тут ещё будет! Это потом своей врачихе в халатик плачься. Да только не найдёшь ты её там, где искать будешь.
— Это ещё что за новости?! — сжал я кулаки.
— Вот и узнаешь!
Я почувствовал, что меня, как младенца, обводят вокруг пальца. Разговор утёк от изначальной темы, и я, как бы ни было трудно, вернул его в нужное русло:
— Значит, это ты решила меня сюда призвать.
— Это дед твой решил! А я — что? Я только подсказала, да помогла, — опять сделала хитрую физиономию Мурашиха.
— Да конечно. Люди постоянно думают, что решают что-то сами. Вот когда они в этом уверены — значит, за ниточки дёргает настоящий профессионал. Моё вам почтение, бабка Мурашиха.
