ноги. — Мы же поутру телефонировали всем её знакомым. Они все нежатся в своих кроватях! Никто не пропал!
— Кхам, кхам, — покашлял я в кулак, привлекая к себе всеобщее внимание. Похоже, придётся поведать им о событиях предыдущей ночи. Ух, чую, и влетит мне. — Судари, тут такое дело…
—…Какое? Да не мычи ты! Я же вижу, что ты что-то знаешь! — жарко выдохнул Всеволод, и на его висках заиграли толстые пиявки вен.
— Прошлой ночью мне захотелось совершить визит в клозет. А как вы знаете, путь к нему лежит мимо комнаты Акулины, так вот миновав её, я будто бы услышал какие-то стоны и даже слова.
— Какие слова, сударь? — побелел лицом Анатолий Юльевич, непроизвольно глянув на моё забинтованное плечо.
— Душа моя, грежу, Париж, опостылело.
— Париж?! — воскликнул Лука и встретился взглядом с отцом. — Шевалье Мередок! Богом клянусь, это он! Мало того что совратил Акулину, так ещё и увёз её, подонок картавый! А она тоже хороша… спуталась с иноземцем! С католиком!
Парень схватился за голову, а его папенька помертвевшим голосом прошептал в звенящей тишине:
— Это я виноват… не доглядел…
— А чего же ты сразу не сказал, что имели место подозрительные звуки и слова?! — заорал на меня Всеволод и навис мускулистой горой. В нос ударил запах пота, пропитавшего подмышки его тельняшки.
— Думал, что показалось. Когда я шёл обратно — их уже не было, — спокойно произнёс я и сложил руки на обнажённой груди.
— Показалось… — передразнил меня Всеволод и напоролся на взгляд моих холодных глаз. Таким взглядом не смотрят на тех, кто будет жить долго и счастливо, посему он сглотнул и всё-таки нехотя сделал шаг назад.
— Судари, — начал я, почувствовав удовлетворение от того, что всего лишь одним взором поставил Астафьева на место. — Предлагаю не рвать на головах и иных частях тела волосы, а заняться делом. Возможно, мы сумеем перехватить беглянку, ежели она недавно покинула дом. Предлагаю разделиться и отправиться в порт, на вокзал и к причальным башням дирижаблей.
— Хорошая идея, Андрей! — одобрил Лука, сжал кулаки и прошипел: — Я устрою этому шевалье Варфоломееву ночь! Прости меня, Господи!
— Да, ещё не всё потеряно! Ещё не всё потеряно! — прострекотал старший Кантов, вскочил с кресла и попытался ухнуть в транс, но не сумел погасить свои бьющие ключом эмоции. Досадливо зарычал, подскочил к столу и собственноручно стал с силой швырять на пол рамочки с фотографиями его дочери. Во все стороны брызнули осколки стекла и полетели щепки. А затем Анатолий Юльевич торопливо собрал фотки и раздал всем, кто находился в комнате.
— Берите фотокарточки и показывайте кондукторам, охранникам и прочему рабочему люду. Авось, кто узнает мою малышку! Лично я отправлюсь на железнодорожный вокзал.
— Я в порт! — громыхнул Всеволод.
— Папенька я с тобой. Вокзал большой. А вы, — Лука взволнованно глянул на меня с Лаврентием, — поезжайте к причальным башням. Дай бог, беглецы не на автомобиле покинули столицу, иначе мы их не разыщем.
— Ну, ежели они сразу решили отправиться в Париж, то вряд ли взяли автомобиль, — предположил я и выметнулся из комнаты. Надо поскорее одеться.
Благо расторопная служанка ещё с вечера подготовила мою одежду. Штаны до сих пор пахли серым мылом, а сюртук оказался аккуратно зашит. Я шустро оделся и выскочил в коридор, где уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу Лаврентий. Мы скатились по лестнице, выбежали из дома и поймали извозчика. А тот повёз нас к причальным башням. И пока мы ехали, младший Астафьев едва все ногти не сгрыз.
Дирижабли показались издалека. Они висели на фоне чёрного ковра туч, словно раздувшиеся на солнце трупы китов. А сами причальные башни напоминали маяки. Высокие, иглоподобные, с жёлтыми огоньками на верхушке. Путешествия по воздуху в этом мире ещё не были сильно распространены. Народ всё больше пользовался железными дорогами. Потому-то во влажном воздухе и висела всего парочка дирижаблей, а в зале ожидания сидела лишь кучка разодетых дворян. Акулины среди них не оказалось. А билетный кассир, женщина в форменной фуражке, с уверенностью сказала, что девица с фотокарточки никогда не попадалась ей на глаза.
— Что будем делать? — расстроенно пропыхтел Лаврентий, присев на одно из кресел в зале ожидания.
— Караулить. Вдруг беглецы прибудут чуть погодя? — проговорил я, посмотрев на большие настенные часы. — И периодически будем телефонировать в особняк Кантовых. Таким образом мы узнаем, ежели Акулину найдут. Главное, чтобы у нас хватило копеек на телефонный аппарат. Сколько нынче берут за один звонок? Пойду, узнаю. Вон как раз комната с надписью «Телефонная станция».
Как выяснилось, брали за звонок не так, чтобы особо много, однако за несколько часов мне пришлось телефонировать в особняк аж пять раз, что сильно подорвало мой и так нищенский бюджет. Хорошо хоть часам к шести вечера по громкоговорителю объявили, что все рейсы отменяются до завтрашнего утра, поскольку сильно испортилась погода.
Мы с грустным Лаврушкой снова взяли извозчика и покатили в особняк не солоно хлебавши. И у других искателей дела шли так же худо, как у нас, поскольку в последний раз служанка по телефону сказала мне, что никто из них так и не вернулся домой. Похоже, голубки упорхнули или затаились где-то и выжидают удобного момента, дабы скрыться. А Кантовы и Всеволод продолжают их искать.
Я глянул за окно и увидел пенящиеся ручьи, несущие опавшие листья и мелкие веточки. Дождь неистово хлестал посеревший город, ветер качал полуголые деревья. Молнии освещали всё это безобразие, а гром аккомпанировал дьявольским буханьем.
А уже возле самого особняка Кантовых мой взор с удивлением пал на знакомую карету. Какого чёрта она опять приехала? Мы ведь только вчера разговаривали. Или она уже прибыла за ответом?
— Лаврентий, ступай в особняк, а мне ещё надо заскочить в одно место.
— Угу, — угукнул паренёк, погруженный в свои мысли.
Он молча покинул карету и шустро исчез в особняке. А я попросил извозчика вернуться чуть назад и лишь после этого расплатился, выскочил наружу и тотчас метнулся к карете Петровых. Мокнущие под дождём лошади испуганно заржали, почуяв мою ауру, а я досадливо поморщился. Запамятовал, что нельзя к животным подходить. Кучер едва справился с разнервничавшимися конями.
Меж тем дверцу мне услужливо открыл незнакомый парень лет двадцати пяти. Он восседал рядом
