гибели. Только недавно, насколько я слышал, получил две пули в грудь.
– Ну, что тут скажешь. Мне все время везет.
– Чужая удача, как правило, раздражает менее удачливых, особенно в самый разгар войны.
– Предлагаете мне перестать быть удачливым?
– Возможно, тебе следует быть чуточку менее удачливым и вообще не попадать под пули.
Горовиц рассмеялся:
– Запомню это на будущее.
– И еще одно. Я тут слышал разговор ребят… Уверен, это неправда… В общем, они говорят, что никогда не видели, чтобы ты наставлял оружие и уже тем более спускал курок.
– О, все верно. Я никого не убивал. С моей стороны было бы несправедливо применять оружие.
– Что, прости?
– Видите ли, лейтенант, я никогда не промахиваюсь. Даже стреляй я в джунгли, не прицеливаясь, моя пуля непременно угодит в грудь какого-нибудь бедного вьетнамца.
– В том и смысл. Это нам и нужно от тебя.
– Нет, лейтенант. С моей стороны было бы совершенно несправедливо сражаться в этой войне. Я – третья непредвзятая сторона.
– Тогда какого черта ты, будучи непредвзятой стороной, отправился во Вьетнам?
– Потому что, сэр, меня призвали, но не Соединенные Штаты. Меня призвал Смерть.
На несколько секунд воцарилась тишина.
– Смерть?
– Все верно. Смерть. Мрачный Жнец. Называйте как угодно. Меня отдали к нему в подмастерья, и для обучения ремеслу он отправил меня сюда.
– Каким образом тебя мог призвать Смерть?
– Я не знаю, почему он выбрал именно меня, но это так. Каждую ночь на протяжении месяца Смерть оставлял на моей подушке орхидеи в качестве предупреждения о своем приближении.
– Орхидеи?
– Видимо, Смерть ненавидит их. Боится их силы, потому и сделал своей визитной карточкой.
– Как тебе удалось пройти психологический тест?
– Увы, я не проходил тест.
Реджинальд снял очки для чтения. Потер глаза. Господи.
– Послушай, Горовиц, ты не можешь так себя вести. Ты вызываешь беспокойство у других солдат. Будешь и дальше строить из себя чудаковатого придурка, вынудишь одного из них зайти слишком далеко – он тебя зарежет. Я не могу этого допустить.
– Меня отправили сюда забрать одну конкретную душу. Это мое первое задание. Станет ли вам легче, если я скажу, за кем пришел?
Реджинальд поерзал на стуле.
– Разве это не нарушит космическое равновесие? – спросил он; его охватила легкая паника.
Горовиц некоторое время смотрел на лейтенанта, а потом кивнул.
– Возможно. Тем не менее, это страшная работа.
– Как и война. Попроси Жнеца оставить нас в покое.
– Уверяю вас, хозяин не станет меня слушать.
– Зачем ему вообще нужен подмастерье? Почему он не может выполнять свою грязную работу сам?
– Я должен стать Смертью, когда его не станет.
– Правда? И куда же он денется?
– Смерть умрет.
– Смерть не может умереть.
– Что за чудовищные создания были бы люди, если бы не могли умереть. Смерть ничем не отличается от них. Смерть умирает, потому что должен, потому что все умирает. Сейчас он в отпуске на Средиземном море. Слышал, в это время года там хорошо. Он оставил войну на попечение своих учеников, и я, как уже объяснял, один из них.
Редж уставился на Горовица, не в силах подобрать слова.
– Ладно, сделай одолжение – прикуси на время язык. И не смей никому плести эти небылицы про Смерть. Свободен.
Горовиц кивнул, встал и зашагал по темному переулку к шумным улицам города.
– Горовиц! – окликнул его Редж, прежде чем парень свернул за угол. – Задержись на минутку.
– Да, сэр?
– Если ты и правда ученик Смерти, тебе не составит большого труда сказать мне… – Редж не сдержался, и его лицо расплылось в легкой улыбке. Если он не верит, это не значит, что нельзя спросить. – Как я умру?
– Знать заранее – ужасно. Знание – это проклятие, которое способно многих свести с ума.
– Думаю, я справлюсь.
– Вы утонете, сэр.
Редж не смог не засмеяться – ведь он был отличным пловцом.
– Теперь я, наверное, больше никогда не войду в воду.
– Поскольку вам стало известно, вы уже изменили свою судьбу, а вместе с ней и свою смерть. Может быть.
Улыбка Реджа стала шире.
– Я так понимаю, про утопление была шутка?
– Возможно. Но станете ли вы рисковать, обладая таким знанием?
– Хм-м… – Тут он задумался. О бурном океанском прибое, о том, как соль обжигает горло и нос, после того как волна выбрасывает тебя на берег. Об отчаянном пылающем крике легких, когда ты ныряешь слишком глубоко, и возникающими перед глазами черными точками, как только ты поднимаешься на поверхность. Люди полагают, будто утопление приносит спокойствие, но Редж провел в воде достаточно времени, чтобы считать иначе: он не хотел уходить таким образом.
– Свободен.
На следующий день Джек Горовиц отправился в самоволку – в тот же день война для Реджинальда закончилась из-за ранения в сердце.
Поправляя здоровье в импровизированном госпитале перед отъездом домой, Редж размышлял о Джеке Горовице, а вернувшись в Штаты, стал думать о нем чаще. Всякий раз, когда он шел на пляж, или принимал ванну, или ездил на рыбалку, его начинал терзать внутренний страх. «Ты утонешь», – шептал страх, стоило Реджу попасть в бурное течение, волне – сбить его с ног или грудь – сдавить от слишком долгого пребывания под водой. «Вот как ты умрешь». Какое-то время рациональная часть мозга Реджинальда сопротивлялась этому голосу. Какое-то время она побеждала.
В конце концов Реджинальд Солар был разумным человеком: он не верил ни в призраков, ни в проклятия, а особенно – в Мрачного Жнеца.
Но что, если?
Что, если?
Вскоре страх начал усиливаться, а голос разума – слабеть, и Реджинальд перестал ходить на пляж.
Перестал ходить на рыбалку.
Перестал принимать ванну.
Медленно, но верно, день за днем, проклятие знать свою судьбу поселилось в его голове и прочно там укоренилось. Редж уехал подальше от побережья, стал обходить стороной водосточные канавы, оставаться дома во время дождя. Каждый день, избегая воды, он подкармливал свой страх, и с каждым днем этот страх становился чуточку сильнее, чуточку беспощаднее, пока не вырос в нечто огромное, уродливое и полностью контролирующее его жизнь. Потом у Реджа родились дети. Но его страх был настолько велик, что передался и им: теперь каждый из них знал – неизвестно откуда, – как именно он умрет, и боялся этого знания столь же сильно, как и их отец.
Время от времени Редж задумывался о том, что сталось с Горовицем. Он считал, будто тот просто дезертировал, как только со стороны боевых товарищей посыпались угрозы его жизни. Но уже через пять лет после окончания войны он узнал от пьяного в стельку, полного раскаяния рядового Хэнсона, что ранним утром
