в кармане пальто, где она обычно лежала, ничего не было. Но при этом…
«Я ведь помню, что брал ее с собой… И как это вяжется с тем, что ее нет? Неужели я ее… потерял?»
Пугающая мысль заставила шута замереть на месте и погрузить обе руки по локоть в карманы пальто. В одном из них его ждала находка, которая тут же вызвала у него приступ отчаянья. В левом кармане была… дыра.
«Только не это! Может, она завалилась за подкладку?!»
Фортт попытался расковырять дыру и одновременно прощупать эту самую, будь она неладна, подкладку. Он пыхтел, сопел и старался изо всех сил, и в какой-то момент… Да! Пальцы коснулись бутылки – неудивительно, что он не ощущал ее веса: она была размером со склянку для пилюль от психоза.
Джейкоб Фортт самозабвенно потянул бутылочку из дыры, и тут…
Ему на плечо легла чья-то рука.
Пустое Место от неожиданности подпрыгнул и резко обернулся, при этом вскинув кулаки в попытке защититься и едва не залепив себе же обоими в нос.
На него глядел такой же неприятный потрепанный тип, как и он сам.
Джейкоб Фортт опустил руки и поджал губы.
Это был его то ли лучший друг, то ли заклятый враг – все зависело от дня недели.
То ли лучший друг, то ли заклятый враг всегда носил зеленое пальто и темно-зеленый шарф. Длинные спутанные волосы неопределенного цвета разметывал ветер – шляпа отсутствовала, но будь она, Фортт мог бы поклясться, что она тоже была бы зеленого цвета. Дело в том, что этот шут (к слову, это тоже был шут, совершенно не похожий на шута) просто ненавидел зеленый цвет, но при этом отчего-то обожал себя мучить.
Шута звали Финн Гуффин (сценические псевдонимы: «Гуффин» и «Манера Улыбаться»). Свое прозвище он получил потому, что никогда не улыбался, и легче было вымолить у богатого скряги из Старого центра монетку в полфунта, чем у Гуффина хотя бы проблеск улыбки. Когда шута однажды спросили, почему он не улыбается, он ответил: «Не ваше собачье дело!» и «Отвалите!» – но Джейкоб Фортт знал, что он украл эту манеру у какого-то доктора, посчитав ее забавной и оригинальной.
Манера Улыбаться никогда не расставался с двумя вещами: со склонностью огрызаться и с зеленым неоднократно залатанным зонтиком. Отношения Гуффина с этим зонтом были весьма странными: он мог держать его раскрытым в помещении и даже не подумать использовать во время самого сильного ливня. «Вот ведь чудачество», – сказал бы кто-то. «Дело вкуса и привычки», – ответил бы сам Финн Гуффин и плюнул бы в того, кому что-то там не нравится.
Вот этот шут был откровенным злодеем. Все классические злодейские черты имелись в наличии: тонкие губы, хмурые брови и коварный прищур, а серость его тонущих в черных кругах глаз лишь подчеркивала серость его морали. При этом, словно бы в противовес своему другу, Гуффин пытался казаться не таким уж и плохим. Что ж, у него это так же получалось не слишком удачно. А все оттого, что он постоянно злился: была ли для этой злости реальная причина, или дело заключалось в недосыпании, недоедании и гипертрофированной мнительности, значения не имело.
– Откуда ты взялся? – удивленно спросил Фортт, когда испуг от неожиданного появления друга отступил.
– Из трамвая вышел.
– Не ври! Я во все глаза глядел на трамвай – тебя там не было.
Гуффин поморщился и тут же выдал очередное вранье:
– Ладно, я из люка выбрался.
– Ну да! Не вижу что-то поблизости люков…
– Ну ты и зануда, Пустое Место! Уговорил: скажу. Я спустился с неба на этом вот зонтике!
Фортт машинально задрал голову. Хмурые тучи нависали низко-низко и едва не цепляли своими подошвами крыши.
«А может, Гуффин и правда спустился с неба, прилетев на зонтике? – на миг задумался он, но тут же одернул себя. – Да ну! Чепуха! Наверное, он просто обошел меня незаметно и подкрался, чтобы испугать…»
– Я уж и не думал, что ваша светлость соизволит явиться! Время близится к пяти! – раздраженно сказал Фортт. – И где мы, позвольте спросить, ошивались?
Гуффин раздраженно фыркал, сражаясь с зонтом и пытаясь сложить его; нос шута покраснел – Манера Улыбаться то ли был пьян, то ли просто замерз. А быть может, и то, и другое.
– Я не ошивался, а зашивался, пока нитки не кончились! – заявил он, наконец превратив зонт в горбатую трость и засунув его подмышку. – Почему все постоянно суют свои сопливые носы в мои дела?
Гуффин, прищурившись, бросил пару быстрых взглядов по сторонам, глянул на круглое окошко чердака ближайшего дома, а затем – на проползший мимо паровой экипаж «Трудс», словно пытался понять, не наблюдает ли кто за ним. К мерзлой пьяности или пьяной мерзлости шута добавилась не особо свойственная ему обычно подозрительность. По мнению приятеля, вел он себя довольно странно – еще более странно, чем обычно.
«Гуффин что-то замышляет, – подумал Фортт, – или уже замыслил. Что-то здесь не так…»
– И все же…
– Что «все же»? – Гуффин вдруг уставился на друга так, словно тот являлся единственной досадной помехой перед каким-то его личным великим свершением.
– Я спрашиваю потому, что у нас, вообще-то, дело, – сказал Фортт. – А ты где-то пропадаешь. Я у этого фонаря торчу с прошлой недели! В то время как ты, небось, где-то набивал свое брюхо пирожками или подглядывал за расфуфыренными балеринками из «Трех Чулок». – Фортт принюхался. – Ну точно! От тебя же несет пирожками и дамскими духами!
– Поймал с поличным! – огрызнулся Гуффин. – Я съел пирожок! С начинкой из расфуфыренной балеринки. Вкуснотища – пальчики оближешь, хоть он и был малость пересолен…
– Пересолены здесь только твои шуточки…
– Хватит ворчать, – прервал друга Гуффин. – И вообще, не забывай, что ты здесь сейчас не по моей воле. Уж я бы с удовольствием справился с делом без тебя и твоего надокучливого ворчания! Нужно поторапливаться. Чем быстрее мы закончим, тем быстрее вернемся в Фли.
Сказав это, он повернулся и с легко читаемой опаской глянул в темноту переулка. Джейкоб Фортт повторил его взгляд, будто под копирку. А затем оба шута, не сговариваясь, проглотили вставший в горле у каждого ком.
Переулок Фейр казался заброшенным и до невозможности жутким. Этот не очень-то широкий проход между домами был похож на темную
