на все сто удобными креслами, управлением и неслыханным для отечественных УАЗиков комфортом. Трасса в Поонежье шла в стороне от деревень, но их было отлично видно. То и дело и на противоположном берегу Онеги мелькали дома, и даже церкви. Все говорило о том, что раньше это был обжитой еще в седую старину край. Да и климат по сравнению с Поморьем уже иной, лес смахивает на тот, что рос в средней полосе.
— Куда дальше?
— В Конево поедем, я там знаю кафешку хорошую, да сладким затаримся. В Кенозерье все дороже. А там и за реку!
Поля ярко желтели первоцветом, деревья густо опушились зелеными, еще клейкими листочками. Эти недели между весной и летом были самыми любимыми у большинства северян. Время надежд и ожиданий. Что-то ёкнуло и в сердцах девушек, лица покраснели, приголубленные ярким солнышком, глаза засветились, а мысли улетели куда-то вдаль.
После Конева они проехали через Онегу по понтонному мосту, вызвав удивленные взгляды мужчин, что собирали деньги за проезд. В их представлении молодые девицы и такие серьезные агрегаты не ввязывались. Дальше дорога шла по грейдеру. По причине весны неважному. Вот здесь все преимущества высокого клиренса и больших колес оказались уместны. На некоторых участках дороги Наталья даже гнала под восемьдесят, обгоняя груженые бревнами лесовозы.
Вскоре они пошли вдоль полноводной реки Кены. Древнему пути новгородцев к Студеному морю. Пелагея с интересом взирала на проносящиеся мимо деревни. Не все из них были заброшенными. То здесь, то там виднелись приложенные руки рачительных хозяев. Обшитые вагонкой или сайдингом дома, свежие гаражи или сараи. Частенько избы были украшены узорочьем, наличники и карнизы покрыты затейливой резьбой.
И еще вот на что особенно обратила внимание уроженка Верхней Тоймы. Уклад крыш здесь был в основном русский, а не чудской. И почти под каждым коньком висел старый или обновленный знак Ярилы, славянского бога весны и плодородия. Но Пелагея ведала, что именно этот оберег использовался русскими людьми для защиты от нечистой силы. И такое частое его появление служило толстым намеком на тонкие обстоятельства.
— Наташа, тормози!
— Что такое?
— Глянь, какая колокольня красивая! Можно туда проехать?
Они въехали в деревню Измайловскую. По ту сторону Кены высилась старинная церковь и колокольня. Те чудесно отражалась в водах реки, на которой еще не сошло половодье. Седых с сомнением оглядела странный мост. Он деревянный, на так называемых «городнях», срубленных из дерева и заполненных камнями быках в форме лодок. Наталья считала, что таких уже и не осталось в природе.
— Не, я туда не поеду.
— Тогда я схожу.
— Меня подожди!
Наталья уже смирилась с тем, что временами её коллега будет брыкаться, но сейчас это не имело никакого значения. Да и передышка не помешает. Они и так график перекрывают. Все-таки молодцы дорожники — трассу неплохую обустроили! Не то, что было еще лет десять назад с грунтовыми участками и вечной белой пылью.
За сооружениями давно не следили, церковь и колокольня здорово обветшали и представляли собой жалкое зрелище. Что, в общем-то, стало уже делом привычным на просторах России. Люди уезжали в города, экономика поменялась.
— Такую красоту теряем, — с горечью прошептала Трескина.
— Что поделать, тут народу почти не осталось. У нас дома не лучше.
— Но ведь масса туристов мимо проезжают! Уж можно было потратить толику денег на восстановление.
Наталья хотела цинично упомянуть, на что в России власти обычно тратят финансы, но затем решила промолчать. И в самом деле скотство — о таких объектах собственного наследия не заботиться. Пелагея между тем подошла к церкви и положила руки на стену, застыв на некоторое время.
— Намоленная, — тихо прошептала она. — Все сохранилось. Какие же тут чистые души обитали.
Вот здесь Седых нечего оказалось сказать в ответ. Хоть девушка и была крещеной, и в детстве бабка её на службы регулярно водила, но так она и осталась не воцерковленной и мало что понимала в богословии. Ощутив себя уязвленной, Наталья пробурчала:
— Ты и это чуешь?
Пелагея обернулась, сейчас её прозрачно-голубые глаза светились.
— Меня бабушка как-то возила в Белоруссию. Родственники там у дедушки с войны остались. И побывали в Полоцке в старинном женском монастыре. Главный храм большой и красивый, но есть старый, маленький и скромный. Ему уж тысяча лет, наверное. Там внутри монахиня пожилая сидела и рассказывала историю. Ходить не может по хозяйству, таким образом общине помогает. Она мне и поведала: — Встань, девонька у стены, прижмись всем телом, и тебе тепло на душе станет.
Седых с интересом оглянулась на коллегу. Такой воодушевленной она её редко видела. В этот момент даже можно было признать, что Пелагея очень красивая.
— И что?
— Я так и сделала. Вот тогда в первый раз… все это и ощутила. Та церквушка невероятно намоленная была. Энергии на атомную бомбу хватило бы. Подобную я видела только в Боголюбово. Там, где князя Андрея Боголюбского убили.
— Вот как?
— Тоже старинная и с печальной энергетикой. А у лестницы, где князя порешили, чернота до сих пор стоит.
— Подожди, ты же ведунья, ведьма? И тебе не мешает Христос?
Пелагея мягко улыбнулась и достала серебряный крестик:
— Он никому не мешает. Ни чтобы зло множить, ни чтобы добро творить.
Наталья задумалась:
— Ты права. Под крестом столько плохого совершено.
— Потому что мир сложней наших представлений о нем. А что ведунья… Так мы и поставлены в мир, чтобы границу его сторожить. Тем и ангелы на небесах занимаются, — Пелагея посмотрела наверх, — только у них масштабы величавей.
Седых также подняла голову, а потом нахмурилась.
— Хватит болтать! Поехали. Осталось уже недалече.
Так и оказалось. После Першлахты дорога окунулась в густой лес, и минут через пятнадцать они поворачивали к Вершинино. Столице Кенозерского национального парка. Именно благодаря ему удалось сохранить здешнюю старину и артефакты. Вскоре они спускались вниз к Кенозеру, имеющему весьма причудливую конфигурацию. Именно в этих урочищах располагался водораздел между Атлантическим и Северным ледовитым океаном. Такое вот сакральное место.
Дорога пошла вдоль берега, а на горе высилась знаменитая Никольская часовня. Как будто
