Пускай, думал Андрей, слушая шаги бродящего по коридору караульного. Доведись мне все переиграть, я бы все равно кинулся их лечить, все равно… В конце концов, я должен был умереть еще в Туннеле, но у меня все-таки были эти десять лет. Он услышал, как охранец остановился у камеры в конце коридора и спросил заключенную Нессу:
– Что? Плачешь?
И она ответила ему так тихо, что Андрей едва разобрал:
– Умирать не хочется.
Охранец какое-то время молча постоял возле камеры Нессы, а потом вдруг резко развернулся и щелкнул каблуками по уставу: Андрей услышал уверенные шаги и шелест одежды.
– Желаю здравствовать, ваша бдительность! – подобострастно рявкнул охранец. – Докладываю: происшествий не было. Заключенные на своих местах.
– Я пришел исповедать их, – голос Шани звучал ровно, почти безжизненно. – Покиньте коридор, но оставайтесь неподалеку.
– Слушаюсь, Ваша бдительность!
Анрей поднялся с лежака и увидел, как Шани входит в камеру Нессы. Некоторое время до Андрея доносилось какое-то невнятное бормотание, а потом Несса заплакала и залепетала что-то жалобно-обвиняющее. Как вы могли так с нами поступить – конечно, что еще можно услышать от женщины… Шани заговорил с ней ровным успокаивающим голосом, словно с совсем еще маленьким ребенком, боящимся темноты, и в конце Андрей услышал:
– Все будет хорошо. Поверь мне.
Вряд ли Несса поверила ему, но вскоре ее всхлипывания прекратились. До Андрея донеслась молитва к Заступнику, которую девушка читала вместе с шеф-инквизитором. Затем Шани произнес благословение, отпустил грехи и вышел в коридор. Раздался щелчок запирающего камеру замка, Андрей отступил от решетки и, опустившись на свой лежак, устало закрыл глаза.
– Привет, – услышал он русскую речь. – Как дела?
– Плохи мои дела, – также по-русски ответил Андрей. – Совсем плохи.
Охранец, возясь с замком в камеру Андрея, смотрел на Шани с удивлением, близким к потрясению: будучи родом из аальхарнской глухомани, он и не предполагал, что люди умеют говорить еще на каких-то языках, кроме его родного.
– Ничего страшного, – сказал Шани, проходя в камеру и осторожно усаживаясь на край лежака. Парадную мантию он уже сменил на штатский камзол, из кармана которого высовывался потертый край Послания Заступника. – Кстати, из этой самой камеры я тогда и сбежал…
Да уж, подумал Андрей, пожалуй, этой стране нужна как раз такая личность. Безрассудный авантюрист невероятной отваги, который сражается за себя до последнего. Я бы, например, никуда не побежал – сидел бы, как приготовленное на убой животное, и ждал смерти. Впрочем, я так и сижу. Это не мое место и не мое время.
– Молодец, – безразлично ответил Андрей. – Знаешь, пожалуй, не надо отпускать мои грехи. Я не слишком верующий.
– Я тоже, – заметил Шани и повторил: – Я тоже.
С пару минут они просидели молча, а потом Шани словно бы набрался решимости и проговорил:
– Побега не будет, Андрей. Прости.
До этого момента Андрей полагал, что уже ничто не способно его удивить или задеть – настолько всеобъемлющей и глубокой была пустота в нем и вокруг него, но тем не менее ощутил странное движение в душе: словно в глубине темного океана проплыла незримая рыба, махнула сильным хвостом и сгинула во мраке.
– Заговорщики арестованы? – предположил он равнодушно.
Шани кивнул и повторил:
– Прости.
Андрей хотел было спросить, положен ли им с Нессой яд до костра, но не стал. И так ясно. Вместо этого он поинтересовался:
– Гореть больно?
– Мне не приходилось, – сказал Шани, – но наверняка больно.
– Что будешь делать потом?
Шеф-инквизитор пожал плечами.
– Уеду в Шаавхази, – ответил он. – Здесь мне больше нечего делать.
…Чтобы они не могли колдовать, стоя на костре, и загасить пламя, им связали руки. Государь настаивал на том, чтобы перед сожжением еретикам еще и языки отрезали – мало ли что прокричат, однако шеф-инквизитор решительно воспротивился, заявив, что служит правосудию, а не мстительной кровожадности. Поэтому Андрея и Нессу прикрутили спиной к спине, стянули запястья веревками и надежно закрепили у позорного столба.
Хворосту и дров было много. Казалось, их собрали со всей столицы, чтобы еретики сгорели наверняка.
Неужели это все, думал Андрей, глядя на запруженную народом площадь; совсем недавно спасенные им люди стояли за кольцом армейского оцепления: кричали, плакали, молились, сжимали в руках цветы, а за ними простирался красивый заснеженный город, озаренный бледными лучами зимнего солнца: дома, окна, башни, мосты, замерзшая река, рассекавшая улицы, словно серебряное лезвие. Неужели это действительно все? За плечом всхлипывала Несса, Андрей чувствовал, что ее буквально трясет от ужаса.
– Не плачь, родная, – произнес он. – Не плачь, держись.
– Мы ведь к Заступнику попадем, да? – спросила Несса. – Там мама…
Карету государя Луша встретили презрительным свистом из толпы. Свистуны немедленно получили удары от охранцев, но шум не прекращался, и государь въехал на площадь, окруженный всеобщим презрением. Владыка тем не менее проигнорировал подобные мелочи – в сопровождении охраны он величественным шагом проследовал на почетные места на помосте, где уже стоял шеф-инквизитор Торн с иконой Заступника в руке. Удобно устроившись в кресле, государь запахнул плащ поплотнее и махнул рукой глашатаю, разрешая зачитать приговор.
– Именем правосудия земного и небесного! – звонко разнеслось над площадью. – По приговору святой инквизиции предаются огненному очищению Андрей и Несса Сатх – за еретическое присвоение славы и имени Небесного Заступника, за насланный мор на государство наше и введение во искушение и погибель духовную верных Заступнику душ. После огненного очищения пепел сих неправедных будет развеян на все четыре стороны, а имущество отдано в казну государеву.
Грянули трубы. Палач принялся старательно обливать хворост и дрова у подножия позорного столба особой горючей жидкостью. Андрей подумал, что так страшно ему не было еще ни разу в жизни, даже на пороге Туннеля, – там у него хотя бы был шанс, а теперь – все: долгая-долгая мука и пустота, и, наверно, именно этой пустоты, бесконечного и непостижимого ничто он боится больше физической боли. Солнце спряталось за облака, и мир сразу стал не радостным и взывающим к жизни, а серым и унылым. В толпе кто-то громко молился, перемежая призывы к Заступнику всхлипываниями; Луш нетерпеливо ерзал в кресле: никак не мог дождаться начала казни.
Шеф-инквизитор спустился с помоста и неторопливо подошел к столбу. Палач отставил бочонок с горючим и подтащил к столбу специальную лесенку, Шани поднялся к Андрею и Нессе и произнес:
– Инквизиция будет молиться за ваши души, дабы получили вы прощение всемилостивого и всевеличайшего Заступника нашего, – его голос был тих, но собравшиеся тем не менее не упустили ни слова. – Умрите же Его верными детьми, а не еретиками, и пусть пребудет с вами надежда на Его милость.
С этими словами он протянул икону сперва Нессе, а затем Андрею и, после того как они поцеловали святой образ, просунул ее под веревки, что связывали приговоренных. Затем Шани обвел их кругом Заступника и сказал по-русски:
– Всего доброго, Андрей Петрович. Я был рад с тобой встретиться.
С этими словами он лихо подмигнул Андрею и, спустившись вниз, встал в отдалении на колени и принялся молиться. Снова грянули трубы, и палач зажег факел.
Несса взвизгнула. Андрей стиснул зубы до хруста.
Зрители на площади замерли. Сначала дрова неторопливо затянуло сизым дымком, а потом они затрещали и вспыхнули ровным рыжим пламенем, сильным, высоким и жарким. Толпа, как один человек, вздохнула и подалась вперед. Андрей зажмурился, и по щекам его покатились слезы, а в висках неприятно зазвенело. Впрочем, нет… это был писк электронного устройства, тихий, назойливый и абсолютно невозможный, и шел он как раз из иконы, оставленной Шани.
Андрей открыл глаза. Шани смотрел прямо на него и улыбался – спокойно и радостно, словно с плеч его свалился невероятный по тяжести груз. Передатчик, подумал Андрей, он засунул в оклад иконы свой передатчик и включил его.
В это время корабль Максима Торнвальда на орбите Деи уловил сигнал с поверхности и вычислил его координаты, чтобы открыть Туннель.
Низкие серые облака внезапно прошил широкий сиреневый луч и ударил в основание прямо в приговоренных. Площадь заполнил вибрирующий тяжелый гул и залил невероятно яркий свет, в котором на глазах десятков перепуганных зрителей растворились и исчезли Андрей и Несса. Затем луч медленно втянулся за облака, и свет постепенно погас, оставив пустой позорный столб и разметанные обгорелые дрова. На площади резко пахло озоном, словно здесь только что прошла гроза.
Город накрыла мертвая тишина. Люди на площади, свидетели невероятного, непостижимого чуда, ошеломленно молчали и озирались, не понимая, что же все-таки произошло. Шани среагировал первым – он поднялся с колен и, развернувшись к толпе, вскинул руку к тучам, туда, где исчез сиреневый луч, и с исступлением истинно верующего прокричал:
