с которого капала вода. А потом двинулся в сторону гостиной. Миновал короткий коридор, бесшумно открыл двери и увидел Кантовых и Всеволода, чей лоб избороздили морщины, а под глазами появились синяки. Семинарист восседал на стуле, стоявшим в стороне ото всей мебели, будто Лука опасался прикасаться к ней. Ну, да, гостиная же превратилась в гнездо разврата. А вот старший Кантов вполне комфортно полулежал на кушетке, покачивая левой ногой. Он за время моего отсутствия успел сходить к брадобрею, который лишил его недельной щетины, из-за чего Анатолий Юльевич сбросил пару лет, и теперь в свои сорок выглядел всего лишь лет на сорок пять. И как раз именно старший Кантов первым обратил внимание на моё появление.
— А-а, сударь Андрей! Позвольте полюбопытствовать, как прошла ваша встреча с графом?
— Неплохо, Анатолий Юльевич, — отозвался я и положил на журнальный столик двести пятьдесят рублей. — Вот, возвращаю вам долг.
— Тут слишком много! — встрепыхнулся Кантов и принял сидячее положение.
— А это с процентами. Я уверен, что вы придумаете куда потратить эти деньги или на кого, — многозначительно протянул я.
— На кого… — повторил маг, и в его мутных глазах мелькнула догадка. — А-а! Найду-найду. Мы как раз обсуждали фигуру почтенного Давида Робенгольда. Он заслуженный адвокат с впечатляющим списком побед. Думается мне, что Лаврентий окажется на свободе, ежели этот мэтр будет его защищать.
— Откуда такая сумма? — мрачно осведомился Всеволод, исподлобья взглянув на меня. — Одолжил у графа? А чем отдавать будешь? У тебя же ничего нет.
— У меня есть это, — выразительно постучал я согнутым пальцем по виску.
— Во имя Господа, судари, не начинайте в очередной раз грызться, точно собаки. Не для того нас сотворил Отец Наш небесный, — устало проговорил Лука, перебирающий деревянные чётки.
Астафьев резко встал с кресла и вышел из гостиной, сильно хлопнув многострадальной дверной створкой, которую он же недавно и выбивал. На сей раз она слетела с верхней петли.
Перед сном я попробовал соорудить «подчинение». И оно у меня получилось. Правда, магия вышла довольно слабой, поскольку опять сказалось моё неумение нормально заряжать заклятия. Однако я всё равно остался доволен. Но потом моё настроение испортилось, так как меня в очередной раз стали терзать мрачные мысли, связанные с даром. Каким же всё-таки образом я умудряюсь творить заклятия, которые прежде мне были неизвестны? Или известны? Такое ощущение будто я просто их вспоминаю. Словно вместе с даром в это тело засунули и магические знания. Но кто способен на это? Агафья Никитична?
Я принялся мрачно крутить в голове эту мысль. Да так и заснул, не придя ни к какому выводу. Ночью меня несколько раз будил страшный гром, а уже утром раздался деликатный стук в дверь.
— Кто там? — сонно выдал я, лёжа под тёплым стёганым одеялом.
— Это Евдокия, ваше благородие, — донёсся из-за двери голос молоденькой служанки. — Примите извинения, ежели потревожила ваш сон. Однако перемолвиться мне с вами надобно. Намедни Лука Анатольевич приказал сжечь всю одежду, в которой вы вернулись из Гати. А я вот чего подумала… Штаны-то хорошие. Может, не стоит их жечь? Они мужу моему впору будут. Их только отстирать надобно. Думается мне, что серое мыло справится.
— Забирай, только сударю Кантову ничего не говори, — разрешил я и кисло глянул за окно. Там уже встало холодное бледно-жёлтое солнце, а ненастье наконец-то успокоилось, чему, наверное, несказанно были рады все жители города, включая воробьёв. Один из них прямо сейчас чистил пёрышки на наружном водоотливе окна и порой счастливо чирикал.
— Благодарю, ваше благородие, — радостно прострекотала девушка и следом добавила: — Я тогда под дверь просуну амулет, что был в кармане этих штанов.
— Какой амулет? — удивился я, выгнув брови.
— Деревянный такой. На нём закорючки ещё какие-то…
Она не успела договорить, а я уже скинул с себя остатки сна, вскочил с кровати и судорожно распахнул дверь. Служанка ойкнула от неожиданности и выронила амулет. А тот с деревянным стуком упал на дубовый паркет и насмешливо уставился на меня знакомой вязью славянских рун.
— Где ты его взяла? — судорожно прохрипел я, чувствую, как от шока горло сдавили невидимые клещи.
— Дык… я же сказывала. В кармане, — быстро протараторила служанка и в доказательство своих слов показала мне штаны, перепачканные травой и землёй.
— Ты ничего не путаешь? — грозно нахмурился я, не обращая внимание на то, что стою в одном лишь исподнем.
— Нет, — пискнула девушка и пугливо сжалась. Кажись, не врёт.
— Чего шумите спозаранку? Молиться мешаете, — выглянул из-за двери Лука, чья комната притаилась в конце коридора.
— А вы вот сюда поглядите, и вам ещё больше захочется молиться, — взволнованно указал я рукой на амулет.
— Чего там, сударь? Далеко больно. Отсюда разглядеть не могу.
— А вы подойдите.
Семинарист пожал плечами и степенно пошёл по коридору, но уже через несколько шагов его глаза расширились, нижняя губа затряслась, а лицо исказилось от ужаса. Он упал на колени, схватил болтающийся на цыплячьей шее крест и жарко затараторил:
— Отче наш! Избави нас от демонов, от лукавого и бесов! Ибо Твоё есть Царство и сила, и слава во веки. Отведи чёрную руку и дурной глаз! Защити от Врага рода человеческого…
Слова молитвы заставили служанку затрястись, как тонкую осинку на ветру, но не от того, что из неё бесы полезли, а от ужаса. Она оказалась не дурой и смекнула, что семинариста напугал амулет, который, мягко говоря, был сильно похож на языческий. К тому же служанка ещё не очень-то привыкла к тому, что в доме живёт самый настоящий мастер смерти, зыркающий по сторонам прозрачными глазами-льдинка. Наверное, всё это и заставило девушку шумно сглотнуть, судорожно перекреститься и начать пятиться. А когда она упёрлась спиной в стену, то вскрикнула, словно её схватил сам Дьявол. И этого ей оказалось достаточно для того, чтобы грохнуться в обморок. Благо, ковровая дорожка смягчила её падение, а то бы она ещё и голову разбила.
— Какая впечатлительная, — отстранённо пробормотал я и присел на корточки возле амулета, который уже откровенно пугал меня. Он казался всего лишь грубой поделкой с выжженными рунами. Потрескавшийся, шершавый. Однако от него исходило что-то такое, что заставляло сердце сжиматься, а брови
