все исправить, пока ты не наделал бед.
– Тебе нужно, ты и исправляй. – брат небрежно пожимает плечами. – А меня все устраивает. Кажется, я даже счастлив. Впервые в жизни, между прочим. Так что не лезь ко мне с этой лирикой. И вообще не лезь. Мне не нужна твоя забота. Хватит строить из себя заботливого родича. Ты мне не брат и никогда им не был. Начни уже жить своей жизнью, Оле. Пора повзрослеть и оставить меня в покое. Я же к тебе не лезу.
Слова Тода эхом мечутся в тишине. «Ты мне не брат и никогда им не был». А если не брат, то кто тогда? Кем Тод его считает? Что он вообще такое? А как же все эти дурацкие воспоминания? Все эти годы жизни. Печали и радости, которые они делили. Или это все ему просто приснилось? Ему, пленнику живой непроглядной Тьмы. Если так, то пусть этот сон не кончается.
Оле снова закрыл глаза и кадры-воспоминания исчезли. Но счастливый сон не хотел возвращаться. Его разум заполняла пустота. Она переполняла его, лилась через край, грозила затопить с головой, вызывала лишь страх и отчаяние. Никогда еще ему не было так страшно. И одиноко. И больно. Словно его вывернули наизнанку, как старый чулок, и вывесили под проливным дождем и холодным ветром. Совсем одного, без защиты и поддержки, потрохами наружу. Он попытался найти хоть что-то, за что можно было уцепиться, во что можно было завернуться, чтобы согреться. Но даже окружающая его Тьма расползалась на лоскуты, ускользая из рук.
– Младший! – раздался в пустоте смутно знакомый голос. – Кончай дурить! Быстро собирай свои игрушки, иначе оставлю без сладкого!
Это еще кто? Чего он орет? Он к нему обращается? Неужели не видит, что Оле очень занят – он пытается собрать эти дурацкие обрывки Тьмы, чтобы хоть немного согреться.
Кто-то бесцеремонно встряхнул его за плечи и проорал в самое ухо:
– Оле! Да очнись же ты! Ты же их всех нахрен убьешь, идиотина!
Кого это он убьет? Он и не думал никого убивать. Он просто хотел помочь брату. Точно! У него же есть брат! Это же он его зовет! Он трясет его за плечи своими вечно холодными руками. И он… Мысль прерывает резкая боль. Что это? Почему щека горит и пульсирует? И левый глаз с трудом открывается. И в голове звенит. И спине холодно от прикосновения чего-то твердого. Камни? Он лежит на камнях?
– Давай, братишка, приходи в себя! – Тод легонько похлопал Оле по щекам. – Не заставляй меня снова тебя бить.
– Зачем же так грубо? – простонал Оле, осторожно ощупывая стремительно опухающую щеку.
Левый глаз не менее стремительно заплывал, так что на брата, сидящего рядом с ним на корточках, приходилось смотреть одним правым. Тод выглядел не лучше: бледный, растрепанный, на левой скуле свежая, еще кровоточащая рваная рана. Ему тоже кто-то врезал по роже? Неужели он?
– Это я тебя? – Оле с трудом сел и потряс тяжелой пустой головой.
– К счастью, нет. – ухмыльнулся брат. – Просто один несносный демиург напомнил мне, кто я такой. И что у меня есть не в меру вспыльчивый близнец. Надеюсь, теперь ты успокоился?
И тут Оле с ужасом вспомнил, что он натворил. Он посмотрел на брата с немым вопросом и Тод в ответ легонько потрепал его по волосам.
– Все не так плохо, как могло бы быть. Девчонки отлично справились и не позволили тебе уморить горожан кошмарами. Но давай ты больше так не будешь, ладно?
Брат пытался шутить, но Оле видел, что он и сам не в своей тарелке. Похоже, он жутко перепугался. И за него, и за себя. А еще, похоже, брату было больно. И он с трудом держался, чтобы не упасть.
– Обещаю больше так не делать, – криво улыбнулся Оле. – если ты пообещаешь хотя бы сегодня отдохнуть. Ночь ведь только началась, да?
– Уболтал, – близнец встал и протянул Оле руку. – Прости меня за все, что я тебе наговорил. На самом деле я так не думаю.
– Я знаю, – Оле поднялся на ноги. – Ты тоже меня прости. За то, что вел себя как конченный эгоист. Мир?
– Мир. – и брат ему улыбнулся.
В бар к Янчику они ввалились, подпирая друг друга, как парочка запойных алкоголиков. И сразу заслужили вопросительные взгляды всех собравшихся. Еще бы! Зрелище со стороны должно быть то еще! Оле поискал свое отражение в одном из зеркал на стенах и его единственный зрячий глаз полез на лоб. Что с ним произошло? Когда он успел превратиться в брюнета, облаченного в пятьдесят оттенков серого?
– Не волнуйся, это временно. – успокоил его брат. – Волосы у корней уже светлеют. К утру снова станешь блондинкой. А вот гардероб придется обновить.
Тод и сам был одет непривычно. Впервые на памяти Оле он сел на байк без шлема и экипировки. Видимо, одежда осталась там, где его наказали. Это конь может принимать любую форму, а вот с одеждой такой фокус не пройдет. Придется покупать новую. Ну ничего. Это не самая страшная в мире потеря. Главное, что брат снова стал собой. И что вся их милая компания жива и здорова. Ну как «здорова»… Оле потрогал синяк под глазом и невольно ойкнул. Какая тяжелая, оказывается, у Тода рука. Раньше брат никогда его не бил. Только вытаскивал из потасовок, в которые Оле угодил по глупости. Ему всегда было приятно знать, что брат неплохо дерется и в случае чего придет на помощь. А вот испытать его удар на себе оказалось не очень приятно. И вообще слишком много новых впечатлений для одной ночи.
– Похоже, нам пора переквалифицироваться в лазарет. – усмехнулась Надя, оглядывая их живописный дуэт. – Кофе будете?
Оле оглядел собравшихся и тихонько присвистнул. В кресле у дальнего столика свернулся калачиком рыжий парнишка с окровавленной повязкой на глазах. У него на коленях уютно устроился хорошо знакомый рыжий кот. Выходит, это и есть тот самый ученик Шамана? Почему он здесь и где сам старик? У Яна правая кисть перевязана и пальцы в пластырях. Яна выглядит так, будто вагоны разгружала. То, что эти двое разделились, Оле смутно помнил. Только Надя бодра и весела. Ну или хочет казаться веселой.
Они с братом уселись на высокие табуреты возле стойки. Яна выдала Оле пакет со льдом приложить к синяку, достала аптечку и бутылку водки, поставила на стойку такую привычную пепельницу-черепушку и направилась к Тоду. Брат достал из кармана сигареты, положил на стойку, но
