счастлива. Всю жизнь о чём-то таком мечтала. В смысле, легко сходиться с людьми и болтать с ними не о скучном-необязательном, а о важных и интересных вещах. Например, о волшебном королевстве Джин-Джини, названном, разумеется, в честь своей королевы, а как же ещё.
– Хорошо, что мы познакомились, – сказал, поднимаясь, мужичок в спортивном костюме. – Будете переезжать, зовите на помощь. Или если закажете что-то тяжёлое, курьеры сейчас завели моду бросать покупку внизу у подъезда, дальше не несут, хоть стреляй. Типа у них санитарные ограничения ради нашей же безопасности; на самом деле, просто паршивцы ленивые, рады, что можно грузы больше по лестницам не таскать. Короче, если что, не стесняйтесь, сразу зовите меня. Я Артур, живу в четвёртой квартире. В том подъезде, код простой – два нуля.
– Спасибо, – улыбнулась Джини. – Для переезда я машину с грузчиками буду заказывать, вещей слишком много. Но как же здорово, когда тебе хотят помогать!
– А ты чего, домой, бля, тако брзо [13] намылился? – спросил дед Артура.
– Ну так холодно стало, – ответил тот. – Для настоящей зимы я слишком легко одет.
– Экзэктли [14], бля, постало је хладније [15], – согласился дед.
Джини только тогда осознала, что тоже замёрзла. Как-то очень резко похолодало. Не ужас-ужас, обычный плюс-минус ноль, как всегда в декабре. Но по контрасту с недавней теплынью всё-таки ужас. Практически карачун!
– Извините, пожалуйста, мы вас заболтали, – спохватился громила, который всё это время сидел, мечтательно уставившись куда-то во тьму за деревьями. – И заморозили. Если вам надо, вы идите, пожалуйста. Теперь уже можно. И переезжайте скорей!
– В середине недели планирую, – кивнула Джини. – Раньше просто вещи не упакую, я медленная. А так-то прямо сегодня бы тут осталась. Хорошо спится у вас!
– Извините, но не у нас, а вас, – поправил её громила. И так тепло улыбнулся, что Джини перестала стучать зубами. Но всё равно поднялась из-за стола.
Интересно, почему он сказал: «Идите, теперь уже можно»? – запоздало удивилась Джини, когда вышла на улицу. – Типа раньше было нельзя?.. Да ну, ерунда, конечно. Наверное, «можно» в том смысле, что компания всё равно по домам расходится. Или что я чай уже допила.
Зима, осень
Переезд был ужасен, как все переезды – в том смысле, что в процессе сборов любой человек, включая неимущих аскетов, неизбежно обнаруживает, что у него слишком много вещей. А у художника их вдвое, втрое, вчетверо, в плюс бесконечность больше, и не выбросишь ни черта. Хуже того, далеко не всё можно просто упхать в коробки, чтобы таскали грузчики, часть приходится перевозить самой, бережно и аккуратно. Целое дело, особенно когда у тебя нет ни машины, ни друзей с машинами, ни даже друзей без машин, вообще никого, потому что все, кого можно позвать на помощь, разъехались по разным странам и городам. Ещё недавно это было такой весёлой игрой в свободу: договариваться с подружками, где встречаться на кофе, из вариантов на этой неделе – Вена, Рига и Будапешт, выбирать между вечеринкой в Берлине и свиданием в Барселоне, говорить старинному другу: «Надоел мне твой Питер, давай уже дуй ко мне». И вдруг внезапно все оказались заперты в клетках, каждый в своей. Тупо, конечно, что за столько лет не обзавелась компанией в Вильнюсе, – думала Джини, аккуратно раскладывая свои альбомы и папки с рисунками на заднем сидении такси. – С другой стороны, кто их знает, этих несбывшихся местных приятелей, может они сидели бы сейчас по домам перепуганные, вместо того, чтобы моё барахло носить.
Ладно, чёрт с ними, нет, значит нет. Главное, в какой-то момент переезд всё-таки завершился. Джини его благополучно пережила. И даже умом особо не повредилась, только устала за эти несколько дней, как ездовая собака. Расплатилась с грузчиками, закрыла за ними дверь, зачем-то пересчитала коробки, хотя не помнила, сколько их должно быть, выдохнула, упала прямо в пальто на диван и проспала до вечера. Проснулась счастливая – я это сделала! – и такая голодная, хоть коробки грызи.
Из еды в доме были перец, соль, кардамон и корица, да и те непонятно в какой из коробок. И капсулы для кофейной машины. А лучше бы, – алчно думала оголодавшая Джини, – для борщевой! Или котлетной. Сырно-ветчинно-колбасной. Машины для пирогов! В общем, понятно, что дома уютно не отсидишься, придётся выйти в открытый космос, то есть, на улицу. И мамонта там завалить, пока бегают, в смысле, пока супермаркеты не закрылись. Они же, заразы, сейчас работают, в самом лучшем случае, до восьми.
Что можно заказать доставку готовой еды из любого кафе-ресторана на выбор, Джини сообразила уже во дворе. Несколько секунд колебалась – может, вернуться, сделать заказ и томно возлежать на диване в ожидании одинокого пира во время чумы? С другой стороны, пока они приготовят и привезут, я в супермаркет три раза сбегаю, – решила она. – Пицца-суши дело хорошее, но дома должны быть хлеб, молоко, сыр, яйца. И мандарины. И шоколад. Тем более, что погода отличная – условно отличная, для декабря. Чуть выше нуля и безветренно. В такую даже приятно гулять. Ещё бы пирожок какой-нибудь в зубы, да почти всё равно что, лишь бы прямо сейчас. Здесь, вроде, на соседнем углу сетевая кофейня, – вспомнила Джини. – Сейчас везде всё только навынос, но мне-то и надо навынос. Какой-нибудь круассан.
Приободрившись, Джини вышла на улицу и вдруг заметила, что на первом этаже её дома расположено заведение с лаконичной вывеской – «Кафе». Надо же, – удивилась она, – до сих пор не заметила, что внизу есть кафе. Предположим, когда квартиру смотреть приходила и договор подписывала, волновалась. Но потом-то как пропустила? То ли я во двор с другой стороны заходила, – неуверенно подумала Джини, – то ли просто голодная не была. Ладно, сейчас-то заметила. Очень вовремя! Наверняка там есть пирожки.
Кафе явно работало, во всяком случае, внутри горел свет. Джини толкнула дверь, вошла и попала в настоящее олдскульное кафе позднесоветских времён – с бледно-жёлтыми кафельными стенами и высокими столиками, за которыми можно только стоять. Натурально чудом выживший анахронизм.
В моём детстве такие ещё попадались, – вспомнила Джини, озираясь по сторонам. – Но к началу нулевых их уже нигде не осталось; собственно, не то чтобы их было жаль. В тех кафе продавали мутный серый напиток, почему-то называвшийся «кофе», бутерброды с заветренным чем бог послал, иногда появлялась свежая выпечка, но смысл был не в этом, а в коньяке, разноцветных ликёрах, настойках и другой крепкой выпивке на разлив. И публика там была соответствующая, битые жизнью, но ещё
