себе, — почесал рога Большак. — Но намерение было. Сильна эта паскудница, ничего не скажешь. Хотя и на нее есть управа.
И черт Семен стал рассказывать. Причем, чем больше он говорил, тем ярче загорались во тьме его зеленые глаза. Будто главный лесной черт сам себя раззадоривал. Хотя почему нет.
Вполне возможно он давно задумал, как уничтожить лешачиху. Вот только духу не хватало. Так или иначе, она все же находилась под негласной защитой местного лешего. А ссориться с ним чертям, которые жили на его земле, совсем не с руки.
Но то ли ненависть Большака к этой нечисти, то ли наш договор, то ли все сразу — однако узнал я кучу полезного. Наверное, многие рубежники столького про лешачиху не знали. Большак даже поведал, что нужно снять когти с убитой нечисти в качестве трофея.
— Ты, рубежник, так гляди. Ежели убьешь паскудницу, то пяти денег можешь не нести. Нам и этого достаточно.
Вот как это интерпретировать? Знак величайшего расположения самого Большака, раз он так расщедрился? Или напротив. Черт попросту понимает, что живым мне не выйти. Лицо он больше не тер. Да и смотрел внимательно, цепко. Даже водку почти не пил.
Как человек, которого природное невезение научило относиться к происходящему с оптимизмом, я выбрал первый вариант. Ко всему прочему, по той науке, которую поведал Черноух, Большак не чесался. Но и это были еще не все плюшки.
— Провожатого тебе дам, он все покажет, расскажет. Так и быть, ложись в дальней избе, утром пойдете.
— Вот только с чертями я не спал.
Большак не обиделся, напротив, мой ответ его позабавил. Он рассмеялся, ударив себя руками по необъятным бокам.
— Зубастый ты, Матвей, далеко пойдешь. Если еще раньше не умрешь. Где ночевать будешь?
— В машине. Я ее там, у леса оставил.
— Добро, — согласился с моим решением Большак по имени Семен. — Митька тебя и проводит до дороги. А завтра он и поведет, как только солнце встанет.
— Он все знает, что ты рассказывал?
— Даже больше, — кивнул Большак. — Он же редко в деревне сидит, все больше по лесу шляется. К тому же, случись что, так его и не жалко.
Семен противно осклабился, а прочие черти, часть из которых уже напилась, мерзко заржали.
— Пусть тогда и детеныша принесет, если все равно не жалко, — бросил я напоследок, а Большак покорно кивнул.
Ушел не прощаясь. Во-первых, нельзя так с чертями. Они же не люди. Во-вторых, не хотелось. После разговора было мерзко, словно в грязи испачкался.
Митька вновь вынырнул из темноты и жестами показывал следовать за ним.
— Эх, дяденька, ладно как все вышло. Я уж думал все, конец мне. Ан-нет, даже водочки попил.
Он тоненько захихикал, шатаясь среди деревьев и чавкая по топи. А меня наконец затрясло. Вся та наносная храбрость, которую показывал перед Большаком и его подручными, выветрилась. Остались лишь дрожащие колени, да подкатывающая тошнота.
— Молодец, хозяин, честь по чести сделал, — подбодрил меня бес. — Я бы лучше не провернул.
— Да, переговорщик от бога.
Обратно мы двигались значительно медленнее, чем к деревне. Оно и понятно, там хоть сколько-то света было. Теперь идти приходилось в кромешной тьме. Вот скажи кому пару недель назад, что я буду шастать по лесу, ночью — не поверил бы. А теперь ничего, иду.
И, кстати, совсем не страшно. Будто все в порядке вещей. В кармане бес, впереди черт. Типичная прогулка для ночного моциона.
Митька периодически останавливался, дожидаясь меня, а потом вновь уходил. Но я без труда определял его по негромкому пению. Что самое интересное — и слух, и голос у черта были в наличии.
— Долгий век моей звезды, сонный блеск земной росы, громкий смех и райских мед в небесах…На заре небеса поют!..
— Митька!
— Чего, дяденька?
— Ты откуда эту песню знаешь?
— Не помню. Будто бы всегда знал. Правда, слова некоторые забывать стал. Пойдемте, дяденька, чуть-чуть осталось.
Он ушел вперед, но мне опять пришлось его окликать.
— Митя, подожди! — крикнул я. — У меня сапог засосало.
Черт выскочил словно из-под земли. Причем, уже с сапогом. Будто только и ждал моих слов. Пусть он и был хмельной, но действовал четко. Усадил меня на сухую землю, закатал штанину, снял носок и выжал его.
— Митька, а ты помнишь… помнишь, как человеком был?
— Нет, дяденька, давно это было. Как говорят братья: «Давно и неправда». Столько лет прошло.
— А как ты думаешь, что с твоей семьей случилось?
На краткий миг в глазах черта мелькнуло что-то человеческое, даже детское.
— Кто же его знает, дяденька? Большак говорит, что, поди померли все. Чужане ведь недолго живут.
— А ты хотел бы… Не знаю, если бы вдруг получилось, вернуться к людям?
— Я же черт, дяденька. Нет у меня другого пути и другой судьбы. Семья моя — это ватага, отец — Большак. Так уж повелось, куда ж я теперь уйду?.. Дяденька, а вон ваша машина, что ль?
— Да, — только и ответил я.
— Тогда я пошел. Утром приду.
И Митька затопал обратно, негромко напевая старую, некогда популярную песню.
Носок и сапог я высушил. Благослови господь двигатель внутреннего сгорания и работающую печку. К примеру, в моей «девятке» она не фурычила. Да и зачем сейчас? Лето же. Вот как холода настанут, тогда и починю. У мужиков многое так работает. Точнее, не работает.
Я предусмотрительно заправил полный бак, поэтому замерзнуть не боялся. Да до кучи еще взял теплый плед. Вот только сон не шел. Это был даже не страх, скорее предчувствие чего-то нехорошего. А вот своим ощущениям надвигающейся беды я привык доверять. Все-таки жизненный опыт никуда не выкинешь. Он же меня приучил надеяться на лучшее, но быть готовым к самому худшему. Как правило, сбывалась последнее.
Настроение моего беса напротив, улетело в заоблачную высь. Портсигар чуть ли не танцевал в кармане. А сам Григорий что-то напевал. Впрочем, тихо и без слов, ничего не разберешь.
— Хозяин, погляди, там на заднем сиденье пузырек должен быть.
Я посмотрел. И действительно, нашел бутылку водки. Одну из тех, которая должна была отправиться к чертям. Вот ведь жук. Решил кого обкрадывать — самый незащищенный слой населения у нечисти.
Мне даже говорить ничего не пришлось.
