Ознакомительная версия.
Еще через пару лет она зашла с другой стороны:
– Мам, а почему вы с дядь-Лешей не сойдетесь?
– С кем?! – ахала мама и принималась хохотать.
Анька даже обижалась:
– Не, ну а что? Вы оба еще не старые. Одинокие. А он добрый, головастый, руки откуда надо растут. И симпатичный, кстати. Ну, для своего возраста.
Мама отмахивалась:
– Симпатичный, симпатичный. Такой симпатичный, что по нему со школы мильен кумушек сохнет. И руки его… ни одной юбки его руки не пропускают! Бабник он страшный, Анют. Куда мне такой? – Мама на секундочку задумывалась, будто представляла что-то или вспоминала о чем-то. – Нет, Анют, Алексей – очень хороший друг, а вот мужем стал бы скверным, это ты уж мне поверь.
– А у вас с ним когда-нибудь что-нибудь было?
– Аня!
– Да я не про сейчас! В институте, например.
– Анька!!!
– Все, молчу, молчу…
Когда ей исполнилось семнадцать, когда она уже не пыталась разглядеть в зеркале, а попросту констатировала очевидную свою красоту, подтвержденную десятками признаний в любви и сотнями комплиментов, дядь-Леша вдруг стал… стесняться ее, что ли? Теперь при встречах он уже, разумеется, не подхватывал ее на руки и даже не пытался обнять – теперь он стремился целомудренно, как маму, чмокнуть Аньку в щеку и этим ограничиться. Было и обидно, и смешно, и Анька всегда перехватывала инициативу и вцеплялась в него мертвой хваткой, прижималась так крепко, как только могла, чувствуя, как боится дядь-Леша прикосновения ее налитой груди.
– Здравствуй, красивая девочка! – смущенно шептал он и все старался побыстрее покончить с ритуалом встречи, отстраниться, сбежать на спасительные ступеньки полутемной лестницы.
Конечно, теперь уже не было жестоких танцев по вечерам, хотя пластинки время от времени доставались из запыленной коробки, живущей ныне на антресолях. Не было и леденцов – их заменили скучные и скверные послевоенные деликатесы. И хвастаться своими сомнительными успехами на работе в троллейбусном парке, как некогда рисунками, Анька остерегалась.
И все-таки что-то происходило в каждый его приезд. Анька не раз пыталась разобраться, что именно, пыталась подобрать определение. Ее мутило от банальных фраз типа «будто солнышко выглянуло». Она знала, что, едва он появлялся, едва выходил из таксомотора, ей становилось так хорошо, как бывало только в детстве. Покойно и вместе с тем взбудораженно. Уютно и вместе с тем просторно. И стены раздвигались, и краски становились ярче, и звуки приобретали совсем иную мелодию, и запах мужчины в доме дразнил и тревожил. Однажды, застав дядь-Лешу за починкой стула, она увидела под задравшейся на боку застиранной гимнастеркой звездчатый шрам и едва не закричала – таким сильным было желание прикоснуться к этой розовой звездочке кончиками пальцев, губами…
«А ведь я люблю его…» – то с изумлением, то с сомнением мысленно проговаривала она и, откинувшись на спинку стула, в глубокой задумчивости рассматривала дядь-Лешу. Он, разумеется, замечал ее взгляд, терялся, но виду не показывал. В такие минуты он, будто обороняясь, принимался громогласно рассказывать об электрификации, которая полным ходом шла в его деревне, или заводил разговоры о школе рабочей молодежи, о том, как важно сейчас учиться… Анька «делала мордочку» – то есть уморительно морщилась, всем своим видом показывая: «Учеба? Ах, какая скука! Дядь-Леша, дядь-Леша, а я-то была о тебе лучшего мнения!»
Когда в очередной раз после его отъезда Анька заставляла себя свыкнуться с тишиной и тусклостью будней, ее вдруг ошпарила догадка: ведь дядь-Леша, приезжая в гости, не делает жизнь лучше! Нет, нисколечко! С ним жизнь как раз становится такой, какой она и должна быть! Все эти звуки, краски, уют и простор – ведь они существуют в этом мире изначально, он не привозит их с собою, как капусту и вишневое варенье, и уж тем более не забирает обратно! Но для того, чтобы правильно видеть, чтобы наслаждаться теплом и покоем, быть взбудораженной и с трудом сдерживать эмоции, ей, Аньке, требуется неказистый мамин сокурсник. Дядь-Леша не мастерит какой-то другой, новый мир, он просто одним своим присутствием налаживает старый до состояния нормы. Он – тот самый необходимый элемент, тот самый кусочек мозаики, без которого жизнь не является полноценной, гармоничной и радостной. А так нельзя! Нужно, чтобы мир всегда был таким, как в те редкие выходные, когда возле их подъезда останавливается такси. Ведь это правильно! Это просто, необходимо и целесообразно.
* * *
Раза три или четыре они проводили мамин отпуск в деревне дядь-Леши. Анька никогда не вдавалась в подробности, как и почему он перебрался из города в сельскую местность. Но в деревне он явно чувствовал себя в своей тарелке – работа в совхозе, собственное большое хозяйство с садом, огородом, скотиной и прочими прелестями. Здесь купалось и загоралось куда лучше, чем на море. Здесь можно было часами бродить в зарослях малинника и собственноручно выращивать на выделенной грядке редиску. Здесь самая обычная картошка в обед уминалась так, что только треск за ушами стоял, а засыпалось – как в младенчестве, стоило коснуться щекою набитой сеном, душистой и немножко колкой подушки. Здесь сверчки ночами лишь подчеркивали тишину, а закаты непостижимо и до слез бередили душу…
Короче, дорогу к дядь-Лешиному дому Анька знала прекрасно.
Он был не просто растерян, когда, звякнув чугунной щеколдой-вертушкой, открыл дверь в ответ на ее нетерпеливый стук, – пусть на секундочку, но он не на шутку испугался. Впрочем, тут же взял себя в руки.
– Что-то с мамой? – фальшивым голосом спросил он, конечно же, прекрасно понимая, что не может быть на лице дочери такой ясной, светлой, счастливой улыбки, если с матерью что-то случилось. – Проходи, проходи, не стой на крыльце…
Разочарование кольнуло Аньку. Совсем не так она представляла эту встречу. Разумеется, она не ждала, что он подхватит ее на руки и радостно закружит по полянке возле ворот, но… Ведь он даже не сказал: «Здравствуй, красивая девочка!»
Еще хуже ей сделалось, когда, пройдя через темные сени следом за озадаченным и смущенным дядь-Лешей, она обнаружила в горнице женщину – обычную деревенскую бабу, пышнотелую и молодящуюся, в простеньком халате (сплошные незабудки на голубом ситце) и с темными от въевшегося чернозема босыми ступнями. Женщина никак не вписывалась в Анькины планы. Да и вообще Анька не представляла, что у нее может быть соперница. Разве имелись хоть какие-то причины, хоть какой-то повод, чтобы принять всерьез мамино высказывание про бабника? Ну, может, и не пропускал когда-то дядь-Леша ни одной юбки, ну, может, и жил когда-то с кем-то. Так ведь это было давно, еще в те времена, когда Анька даже не догадывалась, что праздничные, светлые, радостные выходные – не исключение, а норма! И вдруг теперь, решившись и приехав, чтобы объяснить дядь-Леше, как нужно поступить, чтобы все и всегда было хорошо, она наблюдает такое вот нежданное препятствие с выдающимся бюстом.
Женщина смерила ее заинтересованным взглядом. Видимо, почуяв Анькино замешательство, улыбнулась снисходительно:
– Да ты пройди, пройди! Лешка, чего застыл? Принимай гостью, как следоват. Я потом зайду.
Анька воспрянула духом: значит, эта тетка здесь не живет! Может, она всего лишь соседка, зашедшая по делам. Однако то, как по-хозяйски она прошмыгнула в спальню и забрала оттуда что-то, Аньке совсем не понравилось, и потому провожала она тетку недобрым взглядом исподлобья.
– Кто она? – спросила Анька, едва звякнула щеколда.
– Может быть, ты для начала объяснишь, что это за приключение? – раздраженно отозвался дядь-Леша. – Как ты здесь оказалась? Почему без предупреждения?
Аньке вдруг сделалось так тоскливо, что проще стало развернуться и уйти, нежели отвечать на вопросы.
– Так… – Дядь-Леша взлохматил пятерней волосы, вдохнул-выдохнул и виновато развел руками. – Прости. Это я от неожиданности. Садись. Будем пить чай. У меня есть конфеты «помадка». Помнишь такие? В детстве тебе очень нравились.
Анька совершенно бездумно опустилась на стул – на место, ставшее привычным за череду маминых отпусков. Внутри было пусто. В смысле, в груди ныло от исчезновения эмоций, связанных с присутствием в доступной близости дядь-Леши, а из головы улетучились те мысли, с которыми Анька не расставалась всю дорогу в этот деревенский домишко. Зачем она сюда приехала? Почему не поверила маме? Как вообще могла вообразить, будто у нее может получиться задуманное? Как, какими словами она намеревалась донести до дядь-Леши все то, что почувствовала и поняла?
Чай был слишком горячим, «помадки» – безвкусными. От них, как и от вишенок, она умудрялась откусить по четыре раза, хотя неказистые конфетки были крошечными, с ноготок большого пальца.
Ознакомительная версия.
