– И чего она хочет?
– Вернуться. – Хальгрим наклонился и, коснувшись щеки ледяными пальцами, вдруг подмигнул: – Смотрите на меня, леди, и улыбайтесь.
– Зачем? – шепотом спросила Кэри.
– Затем, что все-таки я, наверное, в глубине души мстительное существо…
Она ничего не поняла, но не отстранилась. От Хальгрима из рода Черного Титана пахло ванилью и корицей, свежей сдобой, имбирными пряниками…
– Она потребовала, чтобы я заступился за ее честь. Я ответил, что заступаться уже не за что. В конце концов, Лэрдис сама виновата, пусть сама и просит прощения. Но это слишком для нее… вот она и нашла альтернативное решение.
Он похож на Брокка, нет, не внешне. Взглядом. И этими морщинками, что разбегались от уголков глаз. Улыбкой. И манерой касаться осторожно, точно опасаясь прикосновением оскорбить.
– А ваш муж возвращается в город. Он в фаворе… и если попросит Короля, тот пойдет навстречу. Только, боюсь, на сей раз она несколько недооценила противника.
Хальгрим сдержанно поклонился.
– Не позволяйте ей портить себе жизнь, милая леди.
Хотелось бы Кэри, чтобы все было так просто.
– Улыбайтесь чаще. Вам очень идет улыбка. Мастер подтвердит.
Брокк?
Стоит в отдалении, смотрит так… нехорошо. Сердится.
Определенно.
И давно он… наверняка, давно. Хальгрим его заметил, и поэтому… со стороны могло показаться… Кэри вспыхнула. Жила предвечная… он же подумал… решил…
И пускай себе.
– Надеюсь, – голос Брокка звучал сухо, жестко, – я не помешал беседе?
– О нет, мы уже закончили. Буду рад встретить вас снова, милая леди. – Хальгрим смеялся, по глазам видно, но Брокк этого не замечал, как и острых игл живого железа, которые проступали сквозь волосы.
Он ревнует?
Ревнует.
Но кого? Кэри или Лэрдис?
– В таком случае нам пора. – Брокк подал руку. А во второй держит букет, тонкие стебли лаванды, перевитые золотой лентой.
Он молчал до самого дома, глядя в окно. И Кэри не спешила начинать разговор.
– Все пошло не так? – Брокк стащил перчатку и раздраженно пошевелил пальцами, глянул на руку и скривился.
– Я… волновалась.
– Знаю. – Его взгляд потеплел. – И прости, что… вышло так глупо.
– И ты меня.
– За что?
– За что-нибудь… не сердись, ладно?
– Не сержусь. Не на тебя. – Он дотянулся до руки Кэри. – А цветы мне отдашь?
– Они промерзли…
– Все равно отдай.
– Зачем?
– Мое ведь. – Брокк разжал ее пальцы, высвобождая букет. – Я не намерен уступать свое кому-то.
Кэри показалось, что говорит он вовсе не о цветах.
– Ты смерти моей хочешь? – Таннис обеими руками вцепилась в стек и попятилась. – Я… я на такое согласия не давала!
– Дашь.
– Стой! – Она выставила стек, и кончик его уперся Кейрену в грудь. – Не подходи! Я никуда не поеду! Я… я кричать буду!
– Кричи, – согласился он, отводя оружие. – Здесь нас не услышат.
На конюшне и вправду было тихо.
Пахло сеном, опилками, мешки с которыми стояли возле денников, свежей соломой, лошадьми и хлебом. Деревом. И яблоками. Оседлавший колоду мальчишка-конюший чинил упряжь, а карман его куртки подозрительно оттопыривался, и соловый жеребчик, привлеченный запахом, просовывал морду через прутья, хлопал губами и фыркал, выпрашивая угощение. Мальчишка отмахивался, а жеребчик вздыхал.
– Ты… ты сказал, что мы гулять будем!
Отступать Таннис было некуда, и она прижалась спиной к деннику.
– Будем. – Кейрен стек отобрал. – Верхом.
– А… а давай без верха?
Он покачал головой и, глянув на мальчишку, увлеченного работой, сгреб свою Нису, поцеловал в лоб.
– Не надо бояться.
– Я же не умею. – Таннис почти сдалась, упираться продолжала исключительно из врожденного упрямства.
– Умеешь. Я видел.
– Так это же… это же просто… пару раз… и на манеже.
– В парке ничуть не сложнее. Вот увидишь. Все будет замечательно… Это не сложнее, чем варенье варить. – Кейрен коснулся розовой щеки, на которую легла тень. – Вот увидишь… только представь, как ты будешь смотреться верхом.
– Дура дурой. И на лошади.
– Я тебе помогу.
Ей к лицу амазонка из темно-синего бархата. И короткий жакет, отделанный золотым позументом. И шляпа-цилиндр с вуалеткой. И перчатки из светлой кожи, скрывающие руки – с них так и не сошли мозоли, пусть бы сами эти руки стали мягче.
Год прошел.
Целый год, а Кейрену оказалось мало.
– Ну же, скажи, что согласна?
– Когда я тебе отказать могла, а ты и пользуешься… знаешь, кто ты после этого?
– Кто?
– Гад ты… с кисточкой, – проворчала Таннис, отворачиваясь. И румянец ей к лицу. Она так и не научилась прятать чувства.
– Какой уж есть.
Каурая лошадка отличалась на редкость спокойным нравом. Одарив Таннис меланхоличным взором, она совершенно по-человечески вздохнула и приняла угощение.
– Ты… не сердись. Я постараюсь аккуратно. – Таннис провела по бархатистой шее, и лошадка кивнула. – Ты ж меня знаешь.
Лошадка коснулась ладони губами, соглашаясь, что знает. Помнит. У лошадей ведь хорошая память.
– И не сбросишь?
– Не сбросит, – пообещал Кейрен.
В седло поднял сам, позволив себе задержать Таннис в объятьях. Нарушение правил? С ней было на удивление легко и приятно правила нарушать.
…да и в первородную бездну эти правила.
– Одну ногу в стремя… умница. Сейчас под тебя подтянем. Вторую – на крюк. Вот видишь, ты все прекрасно помнишь и умеешь.
Он расправил подол амазонки, стараясь не рассмеяться, до того серьезной, сосредоточенной выглядела Таннис. Ей понравятся верховые прогулки, как понравился каток и театр, магазин Мейстерса и спуск по реке. Тогда она, забравшись в лодку, пробормотала:
– Только попробуй меня утопить!
И поначалу сидела неподвижно, боясь отпустить высокие борта гондолы, но успокоилась быстро…
Ее было легко радовать.
Удивлять.
И Кейрену нравилось ее удивление с привкусом осеннего дыма: на берегу вновь жгли костры из листьев, и прозрачный дым растекался по воде, скрадывая запахи. В нем вязли каменные опоры мостов, и старая баржа пробиралась осторожно, на ощупь. Дым сохранился и на губах Таннис, на коже ее, по-осеннему холодной. Он остался ранней сединой кленов, что виднелись из окна ее квартиры.
…их квартиры. Кейрен давно уже переселился на улицу Пекарей, в дом с мезонином и медным флюгером, который упорно показывал северные ветра – застрял, должно быть.
– Сидишь? – передав поводья Таннис, Кейрен отступил.
– Сижу, – мрачно отозвалась она.
– Тебе понравится, поверь мне…
– Верю. – Улыбка у нее была яркой, искренней. Ей никто не говорил, что леди пристало быть сдержанной и уж тем более не обнажать при улыбке зубов.
Даже если эти зубы на месте и весьма хороши.
– Тогда вперед. Просто держись за мной. Пойдем шагом. – Кейрен взлетел в седло, и караковый жеребец довольно фыркнул, заплясал. Он наверняка застоялся и уж точно не был бы против пойти рысью, но подчинился воле всадника.
А парк ждал гостей.
Зима пробралась в город, пусть по календарю еще значилась осень. Поседела за неделю трава, легла длинными космами, сквозь которые проступали серые залысины земли. И редкие пятна суховея, лилового, хрупкого, – яркие мазки краски на темном полотне. Гулко стучат копыта по мощеной дорожке. Длинные тени деревьев сплетаются ветвями, и прорастают сквозь них темные столбы фонарей. Время раннее, но под стеклянными колпаками уже вьется белесое пламя.
– Как ты? – Кейрен придержал поводья и обернулся.
Хорошо.
Кобылка шла мягко, и Таннис постепенно успокаивалась. Ветер приподнял вуалетку, и она, словно опасаясь, что высокий цилиндр сорвет с волос, придерживала его рукой.
Зарумянилась.
И глаза горят. Ему безумно нравится, когда у Таннис глаза горят.
– Тогда чуть быстрее? Главное, равновесие держи. Если вдруг почувствуешь, что не справляешься, просто натяни поводья.
Она кивнула и улыбнулась.
– Кейрен…
– Да?
– Спасибо… за все.
Пожалуйста.
И снова парк, такой знакомый, изученный, но ныне открывающийся с другой стороны. Дорожки. И высокая стена кустов снежноягодника. Листья облетели, а ягоды остались, крупные, белые.
Старый тополь.
Суетливые синицы…
Широкая горловина ручья и каменный мостик, на котором остановились две девушки в форменных платьях пансионерок. Светлые головы, склоненные друг к другу, и длинный багет, один на двоих. Пальцы отламывают кусочки, бросая в воду, где уже собрались серые жирные утки, слишком ленивые, чтобы улетать на зиму…
Кейрен свернул на боковую дорожку.
Жаль, что шарманщик оставил свой пост до весны. Таннис нравилась и шарманка, и обезьянка, которая забиралась на руки, выпрашивая подарок…
На центральной аллее ныне было пусто.
Почти.
Лаковую двуколку Кейрен заметил издали. Запряженный парой длинногривых тарпенов, экипаж неторопливо катился по дорожке. Дремал на козлах кучер. И белым грибом поднимался кружевной зонтик, несколько неуместный при нынешней погоде. Впрочем, мама утверждала, что леди Ольмер и в зимнюю стужу с зонтиком не расстанется, что этих зонтиков у нее целая коллекция, которая занимает три комнаты, пожалуй, больше лишь коллекция шиньонов леди Индорф.
