распахнутая настежь дверь так и манила…
«Это очень важно! – возразила себе кукла. – Это как-то связано с моим прошлым! Нельзя бежать, ничего не выяснив…»
Сабрина направилась к фургончику Брекенбока.
«Как бы прошлое не помешало будущему», – назидательно заявила умненькая-разумненькая-Сабрина, но ноги сами занесли куклу по ступеням, протащили через фургончик и подвели к письменному столу.
Сабрина выдвинула памятный ящик. Именно сюда Брекенбок вчера засунул ту газетную вырезку. Вчера, подумать только! Это было вчера, а сколько всего уже успело произойти…
– Где же ты? Где?…
Вырезок в ящике была целая стопка! И как среди них найти нужную?
«Потом. Потом… Когда я окажусь в безопасности. Когда выберусь отсюда…»
Сабрина открыла дверцу в груди и спрятала внутри все найденные вырезки. На всякий случай снова сунув руку в ящик стола, чтобы убедиться, что не оставила там ни одной вырезки, она нащупала на дне какой-то предмет. Достав его, она даже вскрикнула от неожиданности и брезгливо сунула его обратно, после чего задвинула ящик обратно.
«Довольна? Теперь можно отсюда уже убраться, или ты хочешь…»
Мысли Сабрины прервал крик. Кричала женщина. Совсем близко.
– Нет! Не надо! Не надо!
«Мадам Шмыга! Кажется, Гуффин поймал ее! А это значит, что скоро он доберется и до меня! Нужно бежать! Скорее! Пока он меня не схватил и не отобрал Механизм, пока он снова не избил меня!»
Сабрина выбежала из фургончика Брекенбока и ринулась к выходу из переулка. Ей вслед неслись отчаянные крики гадалки.
Кукла не оборачивалась. Она сделала свое дело – раздобыла Механизм, украла газетные вырезки… больше ее здесь ничего не держало. Она никому ничего не должна. Особенно мадам Шмыге, которая просто смотрела и никак не реагировала, когда Бульдог Джим намеревался отрезать кукле палец. А, нет, – реагировала – просила кричать потише, потому что у нее, видите ли, мигрень. На самом деле она такая же, как Брекенбок, как Бульдог Джим, как сам Гуффин. Пусть сама себе поможет! Если сумеет. Почему ей, Сабрине, теперь должно быть не все равно?..
…Дамский фургончик полнился криком, словно кто-то поставил на граммофоне аудиодраму «Пыточная доктора Шррайа».
Гуффин волочил кричащую и упирающуюся мадам Шмыгу за волосы по полу фургончика. И волочил он ее не в каком-то определенном направлении, а просто туда-сюда – тут сама суть была именно в волочении. По полу. За волосы.
Наконец, он остановился и швырнул ее в стену. Гадалка сползла по ней и рухнула у камина.
– Я думал, мы с тобой все решили, Шмыга! – со злорадством сказал Гуффин и склонился над женщиной. – Ты мне не мешаешь, и твоя гадкая сестра остается целой и невредимой. Но, кажется, ты так меня и не поняла…
Мадам Шмыга попыталась подняться.
– Я н-не…
– Молчать! – Шут отвесил гадалке пощечину, и та безвольно упала на пол.
Кровь текла из разбитой губы, смешиваясь с тушью и слезами.
– Будешь знать, как пытаться мешать моим планам! – Он снова ударил ее – теперь кистью наотмашь.
Расхохотавшись, шут занес руку для очередного удара, и тут вдруг в каком-то приступе животного безумия женщина вскочила и вцепилась ему в кисть зубами.
– Ах ты дрянь! – заревел Гуффин и принялся бить гадалку по голове зонтиком. Та расцепила хватку и забилась в угол. Все лицо женщины было в крови.
– Или ты просто ненавидишь свою Лизбет? – прорычал шут. – В этом все дело? Кажется, наша мадам Шмыга вдруг подумала и решила остаться единственным ребенком в семье!
– Нет! – взвыла гадалка. – Не трогай ее!
– А вот захочу и трону! – Гуффин сорвался на визг. – Захочу и трону!
Шут подошел к глядевшей на него с ужасом женщине и начал бить ее ногами. Удары приходились ей в живот, под ребра, по голове. И по рукам, которыми она пыталась защититься. В какой-то момент шут снова схватил гадалку за волосы, дернул и вырвал клок. Гадалка закричала, и Гуффин схватил ее за горло.
– Кукла! – прошипел он. – Проклятая кукла Сабрина!
Женщина хрипела и в отчаянной попытке освободиться скребла пальцами по зеленому шутовскому пальто.
– Где она? – прорычал Гуффин, брызжа слюной. – Куда она подевалась?!
– Я… я не знаю!
– Ты все знаешь! И ты мне скажешь! Иначе я повыдергаю все твои волосы, а потом сломаю тебе пальцы! А затем…
– Отпусти ее, ты… мерзкий человек! – раздался вдруг голос за спиной шута.
Гуффин обернулся и от неожиданности даже отпустил мадам Шмыгу. Та, судорожно кашляя и сплевывая кровь на дощатый пол, отползла.
Манера Улыбаться присвистнул. Потом понял, что присвистывания явно недостаточно, и добавил:
– Ух ты!
Что ж, поразиться действительно было чему. У дверей фургончика стояла Сабрина. В руке она сжимала револьвер. Револьвер глядел на Гуффина. В деревянных пальцах куклы оружие не казалось надежным. Оно выглядело так, будто могло выстрелить и само.
– Откуда у тебя эта штуковина? – с лягушачьей улыбкой, будто кривой проволокой соединившей оба уха, спросил Гуффин. – Признавайся…
– Взяла у Брекенбока! – с вызовом ответила Сабрина. – Нашла в ящике стола!
– Маленькая проныра, – с противоречивой смесью уважения и презрения сказал Гуффин. – Но ты все равно не знаешь, как стрелять из этой штуковины!
Кукла оттянула курок. Лицо Гуффина подернулось словно рябью, как лужа – от брошенного камешка.
– Хорошо, ты знаешь, – признал он нехотя. – Интересно, правда, откуда… Но ты все равно ничего не сможешь…
Договорить он не успел.
Невзирая на всяческие законы жанра, на литературные штампы и такие себе «негласные правила ведения диалога под дулом револьвера», Сабрина без лишних слов нажала на спусковой крючок.
Прогремел выстрел, и пуля вонзилась в тело шута.
Гуффин вскрикнул. Пороховой дым расползся по углам, будто лживый слух, и эхо медленно умерло.
В фургончике поселилась едкая тишина, как после несмешной шутки.
Мадам Шмыга, не в силах поверить собственным глазам, глядела на скрюченную фигуру в зеленом пальто, отвернувшуюся к стенке. Да и сам шут был поражен не меньше. В частности, тем, что проклятая кукла все же выстрелила, а еще тем, что он жив.
Гуффин повернулся к Сабрине. Его белое, без единой кровинки, лицо, было искажено от ярости. Шок отступил, и на освободившееся место, как наглая старуха в трамвае, резво уселась боль.
– Мерзость! – крикнул шут.
