Мы зайдём совсем ненадолго. И только при условии, что вы не против. И если наш визит не нарушит ваши планы. И…
– Вы не представляете, – перебила его Джини, – как я буду вашего назойливого вторжения ждать!
– Па супер си! [45] – рассмеялся Юджин своим специальным бармалеевским басом. – Ты лучше всех в мире, зы бест!
– Вы тоже, – сказала Джини вслед Диоскурам. Очень тихо, почти беззвучно, но они явно услышали, одновременно обернулись и улыбнулись ей ослепительно, как в голливудском кино.
Зима, чёрт знает что
Джини так ждала Диоскуров, что даже сделала смешные бутерброды на шпажках. Праздничное блюдо из детства, как мама готовила для гостей: кубик сыра, оливка, благо ещё остались вкусные из Томиного магазина, а третий элемент – как получится: виноградина, тонкий кружок редиски, перепелиное яйцо.
Лэндлорды пришли в половине девятого вечера, снова в своих уютных домашних костюмах для повзрослевших плюшевых медвежат. Михаил сперва извинился за то, что они, наверное, слишком рано, потом спохватился: ой, нет, слишком поздно! Так смеялись втроём от его извинений, стоя в тесной прихожей, что уронили себе на головы вешалку с Джиниными пуховиком и пальто. Пока выбирались из-под этой лавины и приколачивали вешалку на место, ругая её на всех ведомых Юджину языках, так сроднились, что Джини окончательно перестала стесняться и гадать, как развлечь гостей. Спросила:
– Чего сначала хотите, смотреть рисунки, или вино с бутербродами? Потому что одновременно не дам!
Прежде, чем ответить, Юджин открыл балконную дверь, на секунду высунулся наружу, тут же вернулся, недовольно скривившись:
– Там бистли колд [46]. Не посидишь, бля, с бокалом. Данас полако све! [47]
– Извините, а вы можете показать те рисунки, которые сделали в кофейне? – спросил Михаил. – Тома сказала, у вас была целая пачка, вы ей один подарили, а остальные с собой унесли.
– Конечно могу, – кивнула Джини. И, уступая своей гордыне, поспешно добавила: – Но вы учтите, это просто наброски. Сделанные на бегу. То есть, я-то никуда не бежала, а спокойно сидела на стуле, но рисовала – бегом.
– Није битно! [48] – отмахнулся Юджин.
– Вы его извините, – встрял Михаил. – Для вас, разумеется, важно. Вы же художник! С высокими требованиями к качеству своих работ. Но мы-то зрители. Не художники и, упаси боже, не критики. Наивные и восторженные. Мы не знаем, как надо. Нам просто нравятся ваши рисунки. А наброски они, или вы над каждым полгода сидели, нам всё равно.
Диоскуры вцепились в рисунки, как третьеклассники в фотографии голых женщин; впрочем, возможно, нынешних третьеклассников этим не удивишь. Но когда Джини училась в школе, мальчишки из её класса вот точно так же зачарованно, жадно, пихаясь локтями, разглядывали, вырывая друг у друга из рук, стопку игральных карт с эротическими картинками. Только и разницы, что братья обращались с рисунками аккуратнее и не зыркали испуганно по сторонам, высматривая приближающихся учителей.
– Как же это прекрасно! – наконец сказал Михаил.
– Вери бьютифул, бля! – подтвердил Юджин.
Джини колоссальным усилием воли взяла себя в руки и не стала снова говорить, что это всего лишь наброски, а не законченные работы. Сказала уже. Два раза! Днём и вот только что. Никого это не волнует, им и так нравится. Нравится, точка. Бьютифул, значит бьютифул, бля!
– Вы извините, пожалуйста, – Михаил явно прочитал её мысли. – Вам наверное неприятно показывать посторонним эскизы, недоработанный материал. Но для нас-то это – шедевры. Потому что тут всё живое. Всё – правда. Особенно атмосфера. Вот это самое главное, неуловимое, ради которого всё.
Джини не стала спрашивать, что именно «всё», потому что и так же понятно. Хотя если бы её попросили сформулировать это понятное, сразу же выяснилось бы, что на самом деле не понятно ей ни черта.
Но вместо расспросов она сказала:
– Спасибо, я очень рада. Мне тоже кажется, что самое главное я поймала. Но получить подтверждение – бесценно. Я себе в подобных вопросах не верю. То есть, верю, но не до конца. Всегда остаётся сомнение…
– Факин даубт [49]! – скривился Юджин. – Вот же, бля, тру артист [50]! Теби је тешко [51]. Бедная ты моя!
От его сочувствия у Джини натурально камень с души свалился. Словно все сомнения сразу, включая прошлые и грядущие, наконец покинули её навсегда.
– Давайте выпьем, – предложила она. – На вернисаже положено. Будем считать, у нас квартирная выставка. Подпольная. Как в старые времена. Я сама не застала, но мама рассказывала. Она в юности на такие ходила. Продвинутая девчонка была.
– Летс дринк, – согласился Юджин. – Време је за пиће [52]. Пора, бля, пора!
Сложили рисунки в папку, принесли из кухни бокалы. Джини и Михаил, не сговариваясь, хором сказали друг другу: «За вас», – а Юджин выбился из общего хора, пробасив: «Твоё здоровьичко, артист». Зато при попытке чокнуться все немного промазали, стукнулись не бокалами, а руками, пришлось повторить. Смеялись, конечно; Джини, ещё и глотка не сделав, была немного пьяна – от комплиментов и атмосферы подпольной квартирной выставки. Надо же, до чего дожила.
– У нас с братом есть предложение, – сказал Михаил, поставив бокал на стол. – Только вы нас пожалуйста извините, если оно покажется вам возмутительным. Мы же, понимаете, совершенно не разбираемся в картинах и ценах. Может, вы дорогой художник, не по карману нам… Но если вдруг вам удобно платить за квартиру не деньгами, а рисунками, мы были бы счастливы.
– Ух, бля, мы были бы хэппи! – подтвердил Юджин.
– Например, три рисунка в месяц, – осторожно предположил Михаил. – Это не слишком много? – И сам же себе поспешно ответил: – Наверное, чересчур! На самом деле, даже одного рисунка достаточно. Хотя нам бы всё-таки лучше два.
Джини ушам не поверила. Слишком хорошее предложение, чтобы быть правдой. Так не бывает. Наверное я что-то неправильно поняла.
– Давайте сначала, – попросила она. – Вы что, хотите брать за аренду квартиры рисунки? Вместо денег? Серьёзно?
– Да, – потупился Михаил. – Если это не слишком…
– Это слишком! – подхватила Джини. – Слишком хорошо, чтобы я вот так сразу поверила. Но я стараюсь. Делаю что могу.
– Белив ас [53], в натуре, пожалуйста! – пробасил Юджин. – Мы, бля, стварно [54] чёткие пацаны!
Джини так смеялась, что уже почти плакала. Или не почти.
– Да хоть десять, – успокоившись сказала она.
– Десять – чего? Ваших рисунков? – переспросил Михаил. Теперь пришла его очередь не верить своим ушам.
– Рисунков, – подтвердила Джини. – Вот правда. Я – художник недорогой, а сейчас практически безработный. Но важно даже не это. У меня с весны кризис. Не столько творческий, сколько веры,
