за ухо и потянул вверх.
— Встать!
Купец вскочил, как молодой козлик.
— Что. Тебе. Надо?
— Константин Платонович, ваше благородие, не погубите, продайте лошадей!
Стоило мне отпустить ухо, как он снова бухнулся на колени и стал бить поклоны, не переставая тараторить.
— Княжна, как лошадок ваших увидела, так и говорит: жить не могу, хочу таких коней! Кушать перестала, с лица спала, исхудала, покой потеряла. Говорит, ты, Козявкин, найди хозяина да купи мне коня. Любые деньги заплачу, только найди. Так я бросился искать вас. Все конюшни оббегал, Москву сверху донизу обыскал.
Я покосился на Весёлкину — пожилая дворянка прикрывалась веером и давилась смехом. Ну да, ей бесплатный цирк, а мне разбирайся с этим Козявкиным.
— Лошади проданы.
— Знаю, ваше благородие, знаю. Князь Голицын меня палкой из своего кабинета выгнал, кричал так, что стёкла звенели. Даже посмотреть на них не дал. Приказал меня выкинуть с подворья, как я ни упирался. Отец родной, пожалей княжну! Мать померла, отец в армии служит государыне, одна радость у девочки — механические чудеса. Страсть как любит, из Европы заказывает. И птиц железных, и пиянину-самоиграйку, и лошадей механических. А таких, как ваши, у неё нет!
— Цыц!
Купец замолчал.
— Встать. Ещё раз упадёшь, я тебя тоже с крыльца выкину.
— Не буду, ваше благородие. Христом богом молю — продайте лошадку, ей-ей не ради пустой прихоти.
— Ты что, глухой? Все лошади проданы.
Козявкин с лёгкой ехидцей улыбнулся.
— Как же, Константин Платонович, эти-то проданы, да другие будут. Вы же их не с Луны взяли, не на торге купили, а сделали. Чай, ещё в мастерских своих откуёте.
Я шагнул к нему, снова схватил за ухо и потянул вверх, так что купец аж привстал на цыпочки.
— Ты, подлец, откуда про мастерскую знаешь, а? Шпионил?!
— Ей-ей, ни разу, ваше благородие! Пустите уху, больно!
— Откуда узнал? Ну, говори!
— Слуге Голицыных пятачок сунул, он и сказал. Пустите, отец родной! Оторвёте же!
Я выпустил ухо. Козявкин тут же низко поклонился.
— Спасибо, Константин Платонович. Я человек честный, мне шпионить надобности нет. А ежели мне сказал кто, так я дальше не несу, слухи не нашёптываю. Продайте лошадку!
— Княжне.
— Княжне, ваше благородие. Вы Голицыну их по двенадцать тысяч продали, так мы столько же дадим, не сумлевайтесь.
— Про цену тоже слуга сказал?
— Так точно, ваше благородие. Князь своему приказчику указал — мол, купил по двенадцать, дорого, но для подарка не жалко. Ажно в Петербург коней отправят.
— Кому?
— Не знаю, ваше благородие, не слышал тот слуга.
— Понятно.
Значит, двенадцать тысяч. Интересненько, как быстро цены растут. Впрочем, за такие деньги лошади будут уходить недолго. Это пока они новинка и возможность выделиться. А дальше примелькаются, торговцы авалонцами начнут демпинговать, цены пойдут вниз. Пожалуй, драть с княжны такие деньги я не буду, а вместо этого…
— Ваше благородие, — Козявкин, видя что я задумался, тихонько подал голос, — так лошадки-то…
— Продам, — я посмотрел на него в упор, отчего купец опустил взгляд, — за семь тысяч.
Козявкин встрепенулся.
— Но ещё попрошу механическую птицу в довесок.
— Ваше благородие…
— Это мой последний ответ. Семь тысяч и работающая механическая птица. Можешь идти, пусть княжна думает. Если согласится, привезёшь в Злобино под Муромом, там и получишь коня.
Купец поклонился.
— Спасибо, Константин Платонович, всё понял, передам, не сумлевайтесь.
— Иди уже.
Он ещё раз отбил поклон и рысью вылетел из гостиной. Весёлкина расхохоталась в голос, а я пожал плечами. Честно скажу, в механике я далеко не гений. Разобрать и изучить новый механизм будет крайне полезно и мне, и Прохору. Тем более, нутром чую — в птичке стоит магический движитель, вот и посмотрим, что там за Знаки применяются.
* * *
Домой выехали уже под вечер. Ужасно довольная Марья Алексевна долго прощалась с Весёлкиной, шепнула мне: “Ух, хорошо отдохнула”, и погрузилась в свою карету, приказав не будить до Злобино.
— Благодарю, Изольда Петровна, — я раскланялся с хозяйкой дома. — Было очень приятно пользоваться вашим гостеприимством.
— Константин, — она махнула на меня веером, — это вы доставили мне целую гору веселья. Этот смешной купец, как вы его за ухо таскали, эти слухи о вашей дуэли. Я отлично посмеялась. Будете в следующий раз в Москве, обязательно остановитесь у меня. Поняли? Вы меня смертельно обидите, если выберете другой дом.
— Что вы, Изольда Петровна, только к вам!
Я склонился, чтобы поцеловать ей руку.
— Да, и... — она сбавила тон и перешла на громкий шёпот: — Захватите с собой вашего друга Дмитрия Ивановича. Он, конечно, тот ещё донжуан, но презабавнейший.
— Обязательно возьму его с собой, Изольда Петровна, ради вашего удовольствия.
Она рассмеялась.
— Ах, езжайте, Константин. А то я передумаю и никуда вас не отпущу.
На том и расстались.
* * *
Стоило нам вернуться в Злобино, как Марья Алексевна чуть ли не с порога развила бурную деятельность.
— Милые мои, — она собрала вокруг себя Александру, Таню, Диего и Настасью Филипповну, — у нас впереди свадьба, а ещё ничего не готово. Но я не зря съездила в Москву — в багаже отличные ткани, я специально выбрала. Нам надо немедленно садиться шить!
Вся компания восторженно заохала — орки-слуги втащили в гостиную большой сундук и распахнули крышку. Только Настасья Филипповна чуток поворчала, что ей надо следить за домом и вообще дел очень много. Но через несколько минут включилась в общий галдёж и разглядывание отрезов.
— Платья же с бала ещё остались, — удивился Бобров. — Можно в них, чтобы не шить заново.
Женская компания посмотрела на него, как на смесь блаженного с врагом народа.
— Так они же надёванные, — неуверенно пискнула Таня.
— Вот! — подняла палец Марья Алексевна. — Даже она понимает, что к чему. Петя, иди отсюда, не доводи до греха.
Бобров на цыпочках вышел из комнаты и больше таких рискованных разговоров не заводил.
Все следующие дни я старался не показываться в левом крыле первого этажа. Там, знаете ли, развернулось настоящее ателье: с привлечением к пошиву всех горничных, примерками, жаркими спорами о фасонах и посиделками до позднего вечера. Даже за завтраками и обедами разговоры были только о подготовке к свадьбе.
Впрочем, я
