Кейт ДеКандидо - Больше никогда

Описываемые события происходят в тайм-лайне второго сезона между эпизодами «Блюз о перекрестке» и «Кроатон»

Фордхэмский университет, район Бронкс, Нью-Йорк

12 ноября 2006, воскресенье

Промозглый осенний ветер бросил в лицо отросшие волосы — видно, за отсутствием собственной матушки Джона Соэдера, напомнить ему о необходимости подстричься взялась Матушка Природа. Мама, к слову, вернулась в Огайо: там было безопаснее и на десяток градусов холоднее, чем здесь, в Бронксе. Если бы Эмили Соэдер увидела сына с этой лохматой каштановой копной на голове, она бы тут же зацокала языком и предложила собственноручно записать его на визит к парикмахеру.

Джон мог бы перечислить тысячу причин, почему ему нравится Фордхэмский университет, но первой причиной в этом списке стояло — подальше от мамочки.

Они с Кевином Байером, соседом по квартире, возвращались домой после долгих часов, проведенных в типографии, расположенной в подвале Центра Мак-Кинли. Они вместе редактировали любительскую университетскую газету и потратили большую часть дня на то, чтобы уместить заметки о событиях за последние две недели в номер. Правленые файлы отправились на печать, и готовые номера можно было ожидать к утру вторника. Ситуация сложилась напряженная, так как хотелось поспеть со своей газетой, содержащей полученный от декана эксклюзивчик, до того, как выйдет «Рэм» — нудная официальная студенческая газета.

Парни быстро шагали через кампус, направляясь к выходу с Белмонт-авеню. Оттуда оставалось всего лишь несколько кварталов до их крохотной, разбитой, захламленной — но зато блаженно дешевой — квартирки на Камбреленг-авеню.

Джон убрал с лица пряди и поторопил:

— Давай поднажмем. А то не успеем переодеться к вечеринке.

— Какой еще вечеринке?

— У Эми, забыл, что ли?

Кевин поморщился:

— Чувак, я не могу. У меня завтра занятия с утра.

— Забей, — не уступал Джон.

— Никак нельзя. Доктор Мендес с меня шкуру спустит. Серьезно, она каждый раз присутствующих проверяет, а я итак уже из-за газеты три занятия прогулял. Я просто не могу пропустить еще одно.

Они вышли на угол Белмонт-авеню и Фордхэм-роуд и остановились, ожидая зеленого сигнала светофора. Несмотря на поздний час транспорт шел сплошным потоком, поэтому о переходе в неположенное время не могло быть и речи.

Вплоть до четвертого курса Джон жил в Фордхэмском кампусе — эдаком сияющем пышной зеленью академическом оазисе в центре самого большого города в мире. Ладно, не то чтобы в центре — на самом деле Бронкс был самой северной частью Нью-Йорк Сити, сразу за Манхэттеном и Куинсом, и единственным районом, примыкающим к материку. До того, как Джон в бытность свою старшеклассником посетил Фордхэм, он всегда ассоциировал Нью-Йорк с Манхэттеном и даже не подозревал о существовании окрестностей, поэтому был поражен, оказавшись в районе, который сам по себе был куда интереснее Кливленда[2]. Перемена обстановки до сих пор кружила голову. Фордхэмпский кампус представлял собой мешанину старых — уходящих к девятнадцатому веку — зданий и новых достроек в обрамлении деревьев и газонов и вроде как не выбился бы из общей картины даже в сонном городишке где-нибудь в Новой Англии. Но стоило выйти за кованые ворота, как по ушам била какофония машин и автобусов, снующих, а в час-пик ползущих по Фордхэм-роуд, пешеходов, заправок, магазинчиков фаст-фуда, автомобильных мастерских и народов. Жители в округе сплошь были итальянцами, прибывшими сюда в начале двадцатого века, латиноамериканцами, прибывшими в шестидесятых, и албанцами — в восьмидесятых. По одной стороне улицы расположились универмаг Спирс, площадь Фордхэм Плаза и железнодорожная линия Метро-Норт-Трэйн, по другой — Департамент автомобильного транспорта, зоопарк и ботанический сад. «Маленькая Италия», наполненная закусочными, винными магазинами, ресторанами, булочными, магазинчиками макаронных изделий и случайными уличными ярмарками, процветала, и Джон в этом семестре поправился на два с лишним кило, оказавшись в непосредственной близости от каноли[3].

В такой поздний час людей почти не было, только автомобили.

Свет сменился, и Джон с Кевином побежали через улицу, потому что красная стрелка уже мигала, когда они еще преодолели только полпути.

— Почему ты вообще выбрал занятие в понедельник утром? — не отставал Джон. — Ты же в курсе, что приходишь поздно по воскресеньям.

— Это единственное занятие по средневековой литературе, которое я мог взять.

Они повернули на Камбреленг.

— А почему бы тебе не взять средневековую литературу в следующем семестре?

— Потому что доктор Мендес уйдет в отпуск, а значит — привет, Папаша О’Салливан.

Джон, который специализировался на истории и не был в курсе, что творится на английском отделении, поскреб подбородок (мама, будь она здесь, мигом подкатила бы с бритьем):

— Ясненько, ну и…?

Кевин сделал большие глаза:

— Ну и? Он, кажется, преподавал еще в мрачное средневековье.

— Средневековье.

— Чего?

— Не мрачное средневековье, — истово вступился Джон. — Его так больше не называют. Его называют…

— Чувак, в Римской Империи была канализация в домах, а в Священной Римской Империи из окон писали. Именно что мрачное средневековье.

Джон заскрипел зубами и хотел уже ответить достойно, но Кевин вернулся к прежней теме:

— Богом клянусь, Папаша О’Салливан работает здесь с тысяча девятьсот сорок шестого.

— Парень, у меня папа родился в сорок шестом.

— Я о том и толкую. Этот мужик — форменное ископаемое. В жизни к нему на занятия не пойду.

— И все-таки, — Джона не слишком заботили моральные терзания друга, — ты бы пошел на вечеринку, а?

— Ни за что. Я должен быть завтра выспавшимся и красивым.

Джон ухмыльнулся:

— Не верю, что даже тысячу лет сна способны тебе в этом подсобить.

— Чувак, закройся!

Пронесся еще один порыв ветра, и Джону снова пришлось смахивать волосы с лица. Чем дальше они уходили от Фордхэм-роуд, тем тише становилось вокруг, потому что Камбреленг был типичным спальным районом. Он состоял, в основном, из кирпичных трехэтажных домов, крохотные дворики которых отделялись от тротуара невысоким проволочным заборчиком. Оставшуюся часть квартала составляли пятиэтажки. Высоких домов было мало, потому что городские власти обязывали устанавливать лифт, если высота дома превышала пять этажей. Кое-где в окнах горел свет. Прохожих не наблюдалось.