— Все, — еще тише сказал Багловский. — Соберитесь, вступаем в долгий и непосредственный контакт…
Офицер выглядел невероятно подтянуто и браво — в белейшем безукоризненном кителе, столь же белоснежной фуражке с алым околышем и сияющей кокардой. Сверкали сапоги, сверкала надраенная рукоять шашки в черных ножнах, сверкали золотые погоны.
Студент рядом с ним выглядел, конечно же, не в пример менее импозантно: светло-серая тужурка с черными контрпогончиками, украшенными начищенным вензелем «Н I», хотя и сияла золотыми пуговицами, в сравнении проигрывала. Золотой перстень на пальце студента особой авантажности не прибавлял.
— Господин Багловский? — воскликнул кудрявый молодой человек, отнюдь не похожий на дебила, но, несомненно, отмеченный неизгладимой печатью лени и разгильдяйства. — То-то дядюшка вас ждал… Из города коньяк привезли, стерлядь… Я, признаться, истомился в предвкушении…
— Вы, Петенька, неисправимы, — непринужденно сказал Багловский. — На вашем месте я бы помог дяде составить расчеты…
— Виктор Викторович, но там же математика! — с неподдельным ужасом воскликнул студент. — Меня она погружает в неизбывную тоску самим фактом своего существования…
— Позвольте представить, — сказал Багловский. — Петруша Андрианов, названный так, имею подозрения, в честь незабвенного Петруши Гринева… Племянник Сергея Венедиктовича. Наши долгожданные аргентинские гости — господин Кузьминкин, господин Мокин, его племянница, мадмуазель Юлия Белевицкая…
— Поручик Ипполитов, — щелкнул каблуками бравый офицер. — Нижегородского драгунского полка. Гощу в имении тетушки, куда, пользуясь случаем, имею честь пригласить на обед в ближайшее, удобное для вас время. — Как и студент, он смотрел главным образом на Юлю, выглядевшую в платье по здешней моде прямо-таки Цирцеей.
Мокин незаметно подтолкнул Кузьминкина локтем в бок, и тот гладко ответил:
— Благодарю вас, постараемся непременно воспользоваться приглашением…
— Вы великолепно говорите по-русски, — вежливо сказал поручик. — Приятно видеть, что родители и на другом конце света не забывали об исторических корнях… Петруша, вы не подскажете ли темному бурбону, с какими державами граничит Аргентина?
Видимо, это был намек на некий прошлый конфуз, так как студент тут же нахохлился:
— Вы снова начинаете, поручик? Честное слово, я попросту запамятовал, что Венесуэла не граничит с канадскими владениями британской короны… При чем же здесь Аргентина? Аргентина граничит с Мексикой, уж такой пустяк я помню…
— Вы себя полностью реабилитировали в моих глазах, Петруша, — с преувеличенной серьезностью сказал поручик, незаметно для студента послав Багловскому иронически-понимающую улыбку. — Господа, честь имею откланяться. Тетушка ждет к ужину, а поскольку я ее единственный, но не бесспорный наследник, приходится подчиняться установленному регламенту…
Он вновь четко поклонился, ловко вскочил в седло и отъехал.
— Восемь тысяч десятин в Орловской губернии, — сказал Петруша, усаживаясь на козлы рядом с Филимоном. — Выигрышные билеты, изрядный капитал в Русско-Азиатском банке. Будь это моя тђтушка, я бы тоже мчался к ужину, как кентавр…
— Вы циник, Петруша, — сказал Багловский.
— Помилуйте, всего лишь привык докапываться до истины…
— Ого! Уж не с нигилистами ли связались за то время, что мы с вами не виделись?
— Виктор Викторович! Уж такое совершенно не в моем характере! Любовь к истине ничего общего с нигилистическими умствованиями не имеет. Вот, например, мой дражайший дядюшка намеревается стать Наполеоном железнодорожного строительства и с вашей помощью, господа, быть может, и станет. Это бесспорная истина. Но столь же бесспорной истиной является и то, что я ради всех грядущих прибылей не стал бы корпеть над бесконечными бумагами, испещренными скучной цифирью… Мадемуазель Юлия, не сочтите мой вопрос за нескромность… Надеюсь, вы не знаете математики?
— Представления о ней не имею, — безмятежно ответила Юля. — Она меня ужасает.
— Вы меня окрыляете! Меж тем в нашем Московском университете это страшное слово — математика — слышишь ежедневно. Декарт, Лобачевский, Бернулли… Вам не доводилось бывать в Париже? Мне представляется, ваше платье сшито по последней парижской моде…
— Бывала, — сказала Юля, послав ему ослепительную улыбку, от которой сидящий вполоборота на козлах студент пришел в вовсе уж восторженное состояние. — А вы?
— Увы, не доводилось. Дядюшка прижимист, антре нуа…note 2
— Красивый город, сплошные памятники искусства, — сказала Юля. — Нотр-Дам, Эйфелева башня…
— Эйфелева? — удивился Петруша. — А что это за памятник искусства?
«Мать твою, — чертыхнулся про себя Кузьминкин. — Вот и первый прокол. Эйфелевой башни в Париже пока что нет и в помине, ее начнут строить только через десять лет…»
— Собственно, Эйфелева башня не в самом Париже, а скорее в Руасси, — сказал он быстро. — Руасси — великолепное дачное местечко неподалеку от Парижа. Монастырь был разрушен во времена революции, но башня сохранилась. Там великолепный ресторан…
На лице студента не было и тени подозрительности. Он кивнул с понимающим видом:
— Как я вам завидую, господа… Париж, Париж, ты стоишь мессы… Вы не встречали там господина Тургенева?
— Не довелось, — столь же спокойно ответил Кузьминкин. — Мы вращались главным образом в деловых сферах, едва урывая время на скудные развлечения вроде поездки в Руасси.
— Вы, бога ради, не обижайтесь, — сказал Петруша, — но если бы меня заставили стать финансистом или заводчиком, я бы поспешил незамедлительно повеситься… Я несовместим с подобной стезей, простите великодушно, господа. Это любезный дядюшка среди цифр и скучнейших расчетов чувствует себя, как рыба в воде…
Дорога до имения прошла в столь же пустой болтовне. Оно появилось неожиданно — коляска повернула, и посреди расступившегося леса возникла сказка. Белый двухэтажный домик с колоннами, не особенно и большой, но красивый, как свежевыпеченный торт. Сеть обсаженных аккуратно подстриженными кустами дорожек, ажурная белая беседка над прудом, белоснежные лодки с алой и желтой каймой, огромные кувшинки на прозрачной воде…
— Версаль! — Мокин, не сдержавшись, громко причмокнул.
— Да полноте, — беззаботно улыбнулся Петруша. — Видели бы вы имение госпожи Ипполитовой…
«Вот так прежде и выглядело, — со щемящей тоской подумал Кузьминкин. — Умом понимаешь, что где-то вдали — убогие крестьянские хаты, а вот сердце прямо-таки жаждет именно такого уютного уголка. До чего жаль, что не получится, обидно-то как…»
