Вот, правда, время от времени кто-то начинал вопиять, что, дескать, нужно писать «к оролевство», после чего немедленно отправлялся на северный курорт, и в Каролевстве вновь наступала тишь и благодать…
– А вот и вы, – встретил оперативников и Дэвида следователь. – Как прошло дело?
– Без эксцессов, – кратко ответил Ян. Берт кивнул.
Дэвид подумал и кивнул тоже.
– А что-то дым такой черный из трубы шёл? – поинтересовался Бессмертных, снова разворачивая газету. – Недолго, но всё же…
– Тьфу ты! – хлопнул себя по лбу Ян. – Это мы туфли с него снять забыли, а они на каучуковой подошве…
– Дэвид, почему вы не проследили? – обратил следователь острый взгляд на несчастного стажёра.
Тот закрыл глаза и понял, что эту поездку может и не пережить.
Глава 2
Безответная страсть, народные обычаи и чемоданчик коммивояжера
Команда генерального следователя в полном составе вкушала послеобеденный отдых. К сожалению, предаваться этому сладчайшему занятию приходилось прямо в вагоне-ресторане – салон оккупировал господин Сверло-Коптищев, и находиться в одном помещении с ним и терзаемым роялем не могли даже самые закаленные духом пассажиры. Обер-кондуктор уже получил с десяток жалоб от возмущенной публики: господам решительно негде было расписать пульку, а дамам – пообщаться тесной компанией. Дорога многим предстояла долгая, и вынужденно сидеть по своим купе они никак не желали, особенно уплатив за билеты первого класса немало звонких талеров!
Кондуктор клятвенно обещал воздействовать на оголтелого меломана, считавшего, что громкости мало не бывает, но каким образом – не знал никто. Предприимчивый Ян Весло хотел было начать принимать ставки по поводу исхода грядущего противостояния (судя по всему, господин Сверло-Коптищев так просто не сдался бы), Берт Гребло предложил попросту выдрать с десяток струн у несчастного инструмента или переломать музыканту пальцы. («Всего-то и надо – крышкой случайно хлопнуть!» – говорил он и многозначительно косился на Каролину. Каролина же решительно не собиралась исполнять роль поклонницы господина Сверло-Коптищева, поэтому его пальцы пока что оставались в целости и сохранности.)
Сам генеральный следователь пока безмолвствовал, но, скорее всего, по одной лишь причине – он был начисто лишен музыкального слуха, а потому не страдал от всепоглощающей страсти господина Сверло-Коптищева к музыке.
Доктор же Немертвых совершенно справедливо замечал, что означенный господин вполне мог оказаться скрипачом или, боже упаси, саксофонистом, и все соглашались, что в таком случае их муки многократно усилились бы.
Ну а что думал офицер суда Топорны, осталось неизвестным. Спутники затруднялись определить, обращает ли он хоть какое-то внимание на нестерпимую какофонию. (Стажёр Дубовны точно знал, что обращает, поскольку видел, как Пол тщательно заполнял бланк расстрельного приговора на господина Сверло-Коптищева, но предпочел оставить это знание при себе. В конце концов, генеральный следователь всегда говорил, что язык лучше держать за зубами.)
– Что-что? – спросила дама за соседним столиком у своего спутника. – Ах, это дивно, просто дивно!
– Что такое? – приподнял бровь господин Бессмертных.
– Извольте-с… – стюард передал сидящим за столиком программки, отпечатанные на дорогой бумаге цвета слоновой кости.
– Однако! – поразилась Каролина. – Я не предполагала, что в поезде есть даже свой синематограф! Где же он располагается?
– В салоне, разумеется, – ответил доктор и блаженно улыбнулся.
– Лучше бы тут был бассейн, – заметил неожиданно Пол и снова умолк.
– Почему? – спросил Дэвид. Топорны так редко подавал голос, что некоторые начинали путать его с предметами обстановки, а это было фатальной ошибкой.
– Потому что в бассейне крайне затруднительно играть на рояле, – ответил Пол и замолчал, очевидно, до вечера. Это была очень длинная фраза для светской беседы в его исполнении.
– Но, вижу, обер-кондуктор всё-таки нашел способ временно изгнать этого меломана из салона, – удовлетворенно сказал доктор. – Признаюсь, пускай лучше там безостановочно крутят самые глупые и скучные ленты, чем… вот это, – добавил он, передернувшись, когда господин Сверло-Коптищев выдал особенно страстный пассаж.
– Теодор, вы рискуете оскорбить нашу дорогую Каролину, – негромко сказал ему следователь, указывая на программку.
– О! – произнёс доктор. – Да, в самом деле. Признаю свою ошибку.
– Замечательно! – восторгалась тем временем Каролина, не расслышавшая, по счастью, речей Немертвых. – Потрясающе, ведь эту ленту должны были начать показывать в столице как раз сегодня! Я так жалела, что не смогу попасть на премьеру…
– Это ведь Большой Королевский экспресс, – заметил Руперт Бессмертных, – не забывайте. Уровень сервиса – соответствует.
– Пожалуй, следует пойти переодеться, – объявила женщина. – В конце концов, премьеры случаются не каждый день!
Если кто-то и хотел сказать, что в салоне всё равно будет темно, а внимание зрителей окажется приковано к экрану, то счел за лучшее помолчать. Противоречить Каролине, воодушевленной грядущим показом очередной ленты по мотивам бесконечной саги о приключениях Кривого и Хромого, выходящей из-под её пера, определенно не стоило.
К вечернему показу собралось немало публики из первого класса (и особо приглашенные персоны из второго). По счастью, мест хватило для всех, но… Каролина, вплывшая в салон в облаке дорогих духов и серебристого шелка, внезапно обнаружила, что остались свободными стулья лишь в самом конце импровизированного зрительного зала.
– Простите, дорогая, – наклонился к ней Руперт, – мы явились вовремя, чтобы занять для вас место поудобнее, однако остальные, как оказалось, пришли еще раньше.
– Ах, пустое, – вздохнула Каролина, усаживаясь и приглаживая возмущенно топорщащийся мех манто. – Я слышала, сидеть близко к экрану вредно для зрения, не так ли, Теодор?
– Ну разумеется, – флегматично отозвался тот, хотя о таких веяниях в офтальмологии еще не слыхал. – Кстати, как поживает Пушистик?
– О, благодарю вас, превосходно! – женщина легко переключилась на излюбленную тему. – Вы просто гений, Теодор, вы мгновенно принесли ему облегчение! Знаете, я даже завидую вашим умениям…
– А вот этого не надо, – строго сказал Немертвых, но пояснить свою мысль не успел: начали тушить свет.
Застрекотал киноаппарат, на белом полотнище экрана заплясали тени. Зазвучала тревожная музыка – это вступил тапер. Некоторых передернуло по благоприобретенной привычке, но, к счастью, тапер следовал партитуре и не экспериментировал, как господин Сверло-Коптищев.
