Гард молчал.
– Вы очень хотите жить? – наконец спросил он Фойта.
– Очень.
– Зачем?
– Если серьезно, чтобы еще раз полежать на траве в теплый летний день.
– Вы сможете измять своими боками всю траву в Сентрал-парке, если сделаете одно дело.
– Не понимаю, комиссар.
– Сейчас, прямо из моего кабинета, вы уйдете туда – в мир, на свободу. Но при одном условии.
– Слушаю, комиссар.
– Вы соберете своих мальчиков и, если сможете, всех чужих мальчиков и принесете мне часы и портсигар.
– Какие?
– Часы вот такие. – Гард открыл ящик стола и достал старинную серебряную луковицу. – Впрочем, вы их знаете, ведь это вы украли их у Лео Лансэре. Таких часов сейчас уже немного. Это облегчает поиски…
– А портсигар?
– Не знаю. Любой серебряный портсигар. Судя по всему, он открывается кнопкой.
– Но где их искать, комиссар?
– Тоже не знаю.
– Чьи они?
– Не все ли равно? Сейчас их носит при себе один из самых богатых, самых известных, самых влиятельных людей в нашей стране. Я знаю, что человек этот никогда не расстается с этими часами или с этим портсигаром. О, он рад был бы запрятать их в какой-нибудь грандиозный сверхсейф, но они могут понадобиться ему в любую минуту, в любую секунду. Поэтому они всегда с ним. Всегда! Думаю, что он даже спит с ними. Но где они у него, и только ли часы, только ли портсигар, и кто он сам – не знаю. Быть может, уже сам президент, – задумчиво добавил Гард.
– Не могу же я ограбить президента! – воскликнул Фойт.
– Нужно, Энри, нужно, – спокойно сказал Гард. – Никогда за двадцать пять лет службы я не обращался к вашей компании и к вам ни с одной просьбой. И раз уж я прошу вас об этом – значит, мне действительно нужно позарез. Вернее, я не прошу, а предлагаю вам обмен по прелестной формуле грабителей девятнадцатого века: «Жизнь или часы».
– Чего только не бывает в жизни, комиссар! Сначала я должен был украсть эту луковицу, чтобы из живого Пита Моргана сделали мертвого. Теперь я должен украсть ту же самую луковицу, чтобы из мертвого Эрнеста Фойта сделали живого…
– Вся штука в том, – перебил Гард, – что луковица, вероятно, не та же самая. Это скорее копия той, которая мне нужна. А если это та же самая луковица, мне нужен портсигар.
– Но, комиссар, я никогда не работал вслепую, – сказал с достоинством Фойт. – Зачем вам эти безделушки? В них упрятан бриллиант?
– Нет.
– Схема клада на острове Тиамоту?
– Нет.
– Тогда зачем они вам?
Гард молчал. Темный силуэт его фигуры неподвижно возвышался над столом, и только руки белели на папке с бумагами.
– Да, – сказал Фойт, – профессор Грейчер тоже не отвечал мне на этот вопрос. Или вы, комиссар, все же ответите?
– Они нужны мне, Энри, – услышал Фойт глухой голос Гарда. – Это все, что вам можно знать. И вы принесете мне эти безделушки. Только не открывайте крышку часов или портсигара. Пусть это будет еще одна моя причуда, хорошо?
– У вас одинаковые причуды с профессором Грейчером… Ну хорошо, – задумчиво сказал Фойт. – Я не буду любопытствовать. Пусть там лежит самая большая жемчужина мира, я все-таки считаю, что голова Эрнеста Фойта стоит дороже любой жемчужины. Мы не можем контролировать друг друга, комиссар. Вы всегда найдете причину отменить свою амнистию, я всегда могу прикарманить ваши безделушки. В этом случае единственный выход из положения – играть честно.
– Рад, что вы это поняли, – сказал Гард. – Вот пропуск.
– Вы написали его заранее?
– Да.
– Это самый большой подарок, который я получал в своей жизни, комиссар.
– Ошибаетесь. Это чек. Я плачу за услугу.
– Но предупреждаю: возможны ошибки…
– Вы хотите сказать, что вместо одной луковицы принесете мне сотню? – улыбнулся в темноте Гард. – А вместо одного портсигара – тысячу?
– Согласитесь, комиссар, что сначала нужно взять вещь из кармана, а потом уже рассматривать ее и с чем-то сравнивать. Положить ее назад много труднее, чем наоборот. У каждой профессии свои особенности, комиссар. Зато через неделю часы и портсигар будут лежать на вашем столе.
– Не надо ставить сроки, Фойт. Однако найти предметы будет тем легче, чем скорее вы приметесь за дело.
– Я приду к вам через неделю, – сказал Фойт уже в дверях кабинета.
– Одну минуту, Фойт, – остановил его Гард. – Вы знаете легенду о ящике Пандоры?
– Нет, комиссар, впервые слышу эту фамилию.
– Хорошо. Идите.
В темноте Фойт не увидел улыбки комиссара.
«Чего стоят злодеяния этого парня по сравнению с аппаратом профессора Грейчера!» – подумал Гард.
В полицейском управлении заметили, что комиссар Гард в последнее время пристрастился к чтению газет. Действительно, утро комиссара начиналось с просмотра светской хроники. Сознание того, что оборотень находится где-то в самых влиятельных политических, экономических, военных или культурных сферах, заставляло Гарда с пристальным вниманием сыщика оценивать все явления внутренней и внешней жизни страны, следить за курсом акций, выступлениями сенаторов и бизнесменов, репликами обозревателей, рецензентов и критиков, скандалами и аферами на бирже, телевизионными премьерами и театральными контрактами. Даже за бракоразводными процессами. Гард считал, что оборотень, человек в чужой шкуре, обязательно должен выдать себя, вступив в область ему малоизвестную. Используя присвоенное им лицо, он встанет перед неизбежной необходимостью продолжать деятельность обворованного, что должно неминуемо привести к провалу. Неизвестный и невидимый, как самолетик в стратосфере, Грейчер должен был, по расчетам Гарда, оставить в небе жизни инверсионный след разоблачений.
Но чем больше материалов читал и анализировал он, тем труднее ему приходилось. Гард установил, что нити управления всеми телевизионными компаниями держит в своих руках глава знаменитой мыловаренной фирмы «Пузыри и сыновья», театрами заправляет известный в прошлом фехтовальный чемпион и торговец наркотиками, а киностудиями – трубач из портового джаз-банда. Потом Гард раскопал профессора, открывшего «всемирный закон внутривидовой помощи». Закон зиждился на трех главных примерах: 1) если подгнившее дерево падает на здоровое, здоровое удерживает его от падения, препятствуя гниению и тлену на земле, 2) если в гусиной стае один гусь устал, сильные гуси берут его на крыло, препятствуя падению, гниению и т.д., 3) если один неловкий человек поскользнется на улице, другой, ловкий, подхватит его, препятствуя и т.д. Объемля, таким образом, весь мир живой природы (аналогичные примеры легко обнаруживались в мире хищников, приматов, рептилий и даже кишечнополостных и низших водорослей), закон формулировался так: «Человек – человеку, как волк – волку, как дуб – дубу», или сокращенно для зоологии: «Человек человеку – волк», а для ботаники: «Дуб дубу – друг».
