— Это совсем не чепуха, отец, — строго прервала цыгана Ляна.
Он посмотрел на дочь долгим, внимательным взглядом, но возражать не стал.
— Рассказала она твоему деду, — продолжил цыган, — о том, что его ждет, женись он на ней. Но не смогло это остановить влюбленного цыгана. «Нет жизни без тебя, Мариула, — сказал он ей, — так пусть же хоть смерть будет сладкой. Пусть у нас будут дети, а я… Что говорить обо мне? Я не беден и денег, что оставлю тебе, свершись предначертанное, хватит, чтобы воспитать и поставить на ноги детей.»
Цыган тяжело вздохнул и закурил трубку.
— Дальше, отец, что было потом? — нетерпеливо вопрошала Ляна.
— В сорок пятом году я был уже большим мальчиком, — продолжил свой рассказ цыган, — и у меня было семеро братьев: двое старших, а остальные мал мала меньше. Война в Европе уже заканчивалась. Табор наш кочевал по Румынии. Убежал я, заигравшись, куда-то, а когда вернулся, осталась у меня одна только мать, Мариула.
Цыган пригорюнился, вспоминая ту давнюю трагедию. Ляна сидела, широко распахнув глаза и затаив дыхание.
— Что же случилось? — еле слышно прошептала она.
— Бомба упала на табор. Единственная бомба из неизвестно откуда прилетевшего самолета. Погибла только наша семья. Так как она была самая многодетная (помимо моих братьев у твоего деда было много детей от умершей жены), кибитка стояла в стороне. Вся семья собралась у костра возле кибитки в ожидании ужина. Мариула бродила по табору — искала меня. Это ее и спасло. Никто больше не пострадал. Никого даже осколками не поцарапало.
Он вновь замолчал, сдвинув брови и кивая головой своим мрачным мыслям.
— После гибели отца и братьев Мариула сразу постарела, замкнулась в себе, и с тех пор я не помню, чтобы она хоть раз так улыбнулась, как умела это делать до той трагедии. Люди говорят: любила она отца, так любила, как теперь уже и не умеют. Когда все погибли, она кричала на весь табор, что одна во всем виновата, что не смогла, не сумела уберечь их. Говорила, что не успела, сил не хватило. Как будто слабая женщина смогла бы отвести от своей семьи ту бомбу.
— Бомбу, отец, никто не в силах остановить, но увести из-под нее человека вполне по силам тому, кто умеет изменять судьбу.
Отец удивленно взглянул на Ляну.
— И правда, похожи вы с ней. Теперь вот и ты заговорила так же, как Мариула. Не верю я во все это. Иначе…
— Что иначе, отец?
— Нет, ничего, дочка. Так, очередная выдумка твоей бабки.
— Не говори так, — строго сказала девушка. — Бабушка никогда не выдумывает. Она всегда точно знает, о чем говорит.
Цыган вновь внимательно посмотрел на дочь и, скрывая раздражение, ответил;
— Чепуха это. Все вы, женщины, одинаковы. Вбили себе в голову, что ваше колдовство да гадание могут что-то изменить. А ка самом деле изменять мир могут только поступки людей. Кому что предначертано судьбой, то и свершится. Остальное — ерунда.
В душе Ляны все протестовало, но она понимала, что переубедить отца ей не удастся. Девушка почувствовала: какая-то очень важная мысль ускользает от нее. Сосредоточившись и ощутив, в чем дело, она спросила:
— Так о чем еще, ты говорил, рассказывала бабушка? Что ты скрываешь?
Почувствовав, что старый цыган не хочет рассказывать, она, решив схитрить, с насмешкой воскликнула:
— Ты же не веришь, отец, во всю эту чепуху, что же тогда не хочешь говорить? Или меня боишься испугать? Так ведь все равно не получится. Бабка моя самого страшного проклятия не испугалась и теперь вот по свету мы с тобой ходим, воздухом вольным дышим, а ведь могло бы и по-другому случиться. Если Мариула не сдалась, то я и подавно. Она говорила, что я еще сильней ее буду, так что договаривай уж, коль начал.
— Да нечего рассказывать, дочка, — замялся цыган. — Бредни все это.
Он снова ненадолго погрузился в свои думы и, словно решаясь на что-то, строго посмотрел на дочь. Ляна видела, как не просто давался отцу этот разговор.
— Кто знает, — сказал он наконец, — если во всей вашей ворожбе есть хоть доля правды, то ты, пожалуй, должна знать о древнем заклятии.
Он вновь достал из кармана шелковый, шитый золотом кисет и старую прокуренную трубку. Закурил и начал рассказ.
— Давно это было. Говорят, девушка из нашего рода влюбилась в парня, у которого жена была ведьмой. Не наш он был, не цыган, но в девушку эту, древнюю родственницу твою, влюбился. Сбежал он от своей жены к любимой, и стали они в таборе жить. Тогда ведьма та и наложила страшное заклятие: все мужчины, что возьмут в жены девушку нашего рода, погибнут страшной смертью, если не сразу, то после того, как родится у них первенец. А если в роду не будет женщин, то проклятие ляжет на мужчин нашего рода.
— Но ведь у моей бабушки было столько детей, а муж погиб не после рождения первенца, а значительно позже, — воскликнула Ляна.
— Да, это так, — согласился цыган. — Только о Мариуле ходили слухи, что и она может управлять судьбой. Бабка твоя сама не отрицала этого, но говорила, что слаба ее сила. Далеко не все ей подвластно.
— А мне она говорила, что мой дар побогаче будет, чем у нее, — с гордостью произнесла девушка.
Цыган тряхнул своей, львиной гривой, словно отгоняя дурные мысли.
— Так вот: заговорила она старинный медальон с моими волосами, повесила мне, маленькому, на шею, сказала, что пока он на мне, ничего дурного случиться не может. Говорят, что медальон этот еще в Древней Индии сделан был и что имеет он большую колдовскую силу, но для того, чтобы сила эта проявилась, нужно правильно заговорить его, и тогда он надежно защитит своего владельца от любого колдовства.
— Что ж она не дата этот медальон деду? — поинтересовалась Ляна.
Помолчал цыган, выпустил густую струю табачного дыма и продолжил:
— Спрашивая я Мариулу, почему не дала медальон этот мужу, а она в ответ: «Твой отец обречен был. Не могла я помочь ему и решила спасти тебя, первенца моего. С другими детьми и так не должно было ничего случиться, да видно, срикошетила та бомба о защиту невидимую, вот и погибли братья, а не ты…» Видишь, дочка, какие сказки тебе рассказываю, — смущенно усмехнулся цыган.
Он расстегнул рубашку, обнажив широкую волосатую грудь. Бережно снял с цепочки серебряный медальон странной формы с бегущими по нему непонятными письменами на каком-то забытом языке. Нажат на небольшой выступ, и крышка его плавно откинулась, открыв небольшое углубление с лежащей в нем прядью его детских волос. Посмотрев на них, он, словно решившись на что-то, расстегнул и цепочку. Вновь защелкнул на ней замочек медальона и, поколебавшись мгновение, протянул все это дочери.
