Переход границы дался ему, пожалуй, тяжелее всего. Когда Хавьер шел по крытой арке над мостом в Эль-Пасо, у него дрожали и подгибались ноги, а слабость была такая, что он каждую минуту боялся потерять сознание. В конце концов он все же свалился в обморок, но, к счастью, уже по ту сторону границы. Придя в себя, Хавьер первым делом подумал о деньгах. Сунув руку в карман, он сразу нащупал в трусах пухлую пачку банкнот. Слава Богу, деньги целы.
Заметив свое отражение в грязном оконном стекле, Хавьер машинально притронулся пальцами к зажившему шраму на скуле в том месте, куда ударила его женщина. Он чуть было не пришил и ее, но вовремя вспомнил, как дядя советовал ему не задерживаться, а сразу бежать на бульвар Уилшир — и не по Ла-Бреа, а боковыми улицами. Впрочем, долго бежать Хавьер не мог, поэтому он вскоре перешел на шаг. По дороге он миновал немало роскошных особняков, в которых жили богачи. Шагая по этим живописным улочкам, с обеих сторон окаймленным широкими, ухоженными лужайками и палисадниками, Хавьер не мог не почувствовать себя ничтожным и незначительным. И он действительно привлекал внимание; Хавьер был уверен, что кое-кто из прохожих косился на него с недоумением и недоброжелательным интересом. Догадываются ли они, что он только что убил человека?
В конце концов Хавьер вышел к остановке голубого автобуса, где, то и дело сплевывая от нетерпения, поджидал его дядя. На этом все и кончилось, финито. Он справился.
И все же, особенно во сне или грезя наяву, Хавьер испытывал сомнение. Человек, за убийство которого ему было заплачено, сказал перед смертью по-испански, что Хавьер серьезно болен и что он мог бы ему помочь. Это едва не сбило его с толку тогда и продолжало беспокоить теперь. Этот доктор казался таким добрым, исполненным такого искреннего сочувствия! Ах, если бы он не бросился на него, не попытался отнять пистолет, тогда, возможно, Хавьер и вовсе бы забыл о дядином приказе. Откровенно говоря, Хавьер не раз жалел, что вообще ввязался в это дело и согласился застрелить Шихэйна. Теперь же у него оставалось только одно утешение: доктор был опасным политическим активистом, противником нелегальной иммиграции, и его пришлось уничтожить. А Хавьер взялся за это и стал героем. Вот только странно, что в газетных некрологах вовсе не упоминалось о политической деятельности доктора Шихэйна. Там говорилось лишь о том, что он возглавлял бесплатную больницу в одном из беднейших пригородов Лос-Анджелеса и что его странная, наполовину свихнувшаяся жена отрезала ему голову прямо в карете «скорой помощи». Себе Хавьер говорил, что благотворительностью Шихэйн занимался только для того, чтобы скрыть свою двойную жизнь. Может быть, доктор был чем-то вроде шпиона. Хавьер очень любил фильмы про Джеймса Бонда, он видел все шесть лент, которые показывали в открытом летнем кинотеатре на окраине Чиуауа. Его любимым Бондом был Роджер Мур.
Хавьер снова повернулся к окну и посмотрел на редкие, сухие кустарники, росшие вдоль дороги, на иззубренную гряду Сьерра-Мадре, видневшуюся на горизонте. Теперь уже недалеко. Еще час, и он вернется в край, который всегда считал самым прекрасным местом на земле. Там он будет ухаживать за бабушкиными цыплятами да смотреть, как буквально с каждым днем становится все более плотным поток машин, несущихся по шоссе рядом с их хижиной. От выхлопных газов воздух в долине казался желтым, и Хавьер подумал, что, возможно, именно из-за этого они с бабушкой постоянно болеют. Ну ничего, зато теперь у них будут деньги. Они могут даже сходить к врачу — у Хавьера найдется, чем заплатить за прием.
Будущее риобретается настоящим.
Доктор Сэмуэлъ Джонсон (1709–1784)
Аристократическая Мэдисон-авеню в Пасадене была засажена пыльными жакарандами, которе кое-как защищали ее от палящих лучей солнца, льющихся на долину Сан-Габриэль. За последние три десятка лет средняя температура воздуха в этом северо-восточном районе Лос-Анджелеса значительно выросла, и теперь здесь так же жарко, как в пустыне Мохаве, — в отдельные летние дни столбик термометра поднимался до отметки 125 градусов по Фаренгейту4. И все же в некогда роскошных особняках, окруженных чахлыми палисадниками и выжженными лужайками, еще селились состоятельные люди.
Мэр Лос-Анджелеса Хосе Вильялобос занимал просторный особняк в колониальном стиле, стоявший на восточной оконечности улицы. В округе все знали и этот дом из красного кирпича, и четырех сыновей мэра, которые то скрывались в дверях, то снова выбегали на улицу, продавая охлажденный лимонад проезжавшим по дороге автомобилистам. Пасадена тоже пострадала от Большого лос-анджелесского землетрясения 2012 года, и дом мэра — одна из немногих сохранившихся в городе кирпичных построек, оставшихся в частном владении. Стены его давно нуждаются в покраске, но краска стоит огромных денег, а у мэра — хотя он далеко не беден — хватает других забот.
Хосе Вильялобос — большой, сильный телом и духом мужчина с широкими, как лопаты, ладонями и черными, мохнатыми, как две гусеницы, бровями, которые он каждое утро тщательно расчесывает зубной щеткой. Глядя, как жена подталкивает их одиннадцатилетнего сына Марко к служебному «мерседесу» с шофером за рулем, мэр невольно улыбнулся. До чего серьезными бывают мальчишки в этом возрасте, особенно если сказать им об этом! Но вот Марко забрался на заднее сиденье машины, и Вильялобос, не сдержавшись, крепко обнял сына. Он очень рад, что в мальчике еще сохранились свойственные младшему возрасту открытость и непосредственность чувств. Скоро, очень скоро они сменятся подростковой скрытностью и упрямством.
— Ну и что мы с тобой будем делать сегодня? — спросил мэр, когда машина двинулась по бульвару. Лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, вспыхивали и гасли на полированном кузове, словно иллюминация, создавая праздничное, беззаботное настроение.
— Мы поедем смотреть Голову! — тотчас ответил Марко.
— Верно, — кивнул Вильялобос. — Мы поедем смотреть Голову. Должен тебя предупредить: она выглядит довольно странно, но бояться ее не нужно.
С тенистой и тихой Мэдисон-авеню они свернули на оживленный бульвар Колорадо. «Мерседес» с электрическим мотором лавировал среди скутеров, велосипедов, конных повозок, велорикш и электромобилей, за рулем которых сидели немногочисленные счастливцы, имевшие дома генераторы на солнечных батареях.
