— Гитлер был псих. А у нас котелок варит.
— Нас не обременяет идеология, — доказывал Штоссель, — которая всегда ведет к краху…
Далее я не расслышал, а потом Штоссель сказал:
— Так что нужно набраться терпения, Вильгельм. Через несколько недель вы станете лидером Германии, и мы обретем власть. Но, чтобы объединить наши силы, потребуется время. Американские партнеры заверяют, что они встревать не будут.
Ага! «Вы станете лидером Германии…» Это, должно быть, Вильгельм Фогель, баллотирующийся на выборах канцлера!
Внутри у меня все перевернулось.
Фогель — теперь я был просто уверен, что это именно он, Вильгельм Фогель, что-то возразил, но что конкретно — не разобрать, а Штоссель громко и довольно отчетливо ответил:
— …что они будут смотреть, но палец о палец не ударят. С момента подписания Маастрихтских соглашений захватить всю Европу стало неизмеримо легче. Правительства падут одно за другим, как при цепной реакции. Политики повсеместно перестали быть лидерами. Они больше смахивают на корпоративных лидеров, потому что единственные силы, способные управлять объединенной Европой, это промышленные и коммерческие корпорации. Политики — прагматики, перспектив не видят! Это мы провидцы! Мы можем заглядывать вдаль и видеть не только завтрашний, но и послезавтрашний день, а не утыкать нос в текущие повседневные делишки.
Будущий канцлер опять что-то невнятно возразил, на что Штоссель заметил:
— Покорить весь мир труда не составляет, потому что к этому побуждает закон прибыли, что ясно и просто.
— Министр обороны… — удалось мне разобрать слова Фогеля.
— Это… легко будет сделать, — отвечал Штоссель. — Да он и сам хочет этого. Ну а когда германская армия снова обретет заслуженную славу…
Далее было не разобрать, а затем опять возник голос Штосселя:
— Полегче! Полегче! Россия уже больше не угроза. Она ничто, пшик. Франция… ты уже стар, Вилли, и вторую мировую войну прекрасно помнишь. Французы будут ругаться и ныть, хвастаться своей «линией Мажино», а потом все равно капитулируют без боя.
Фогель опять что-то возразил, но Штоссель раздраженно бросил:
— Да потому что это в их же насущных экономических интересах, а для чего же еще? А остальные европейские страны сами прикатятся к нам. Ну а у России тогда и выбора-то не останется, только как тоже прикатиться вместе со всеми.
Тут Фогель что-то упомянул про Вашингтон и про тайного очевидца.
— Его найдут, не беспокойся, — заверил Штоссель. — Источник утечки информации разыщут и заткнут. Он уверяет, что все будет сделано как надо.
Фогель снова сказал что-то невнятное, слышно было только: «…прежде чем…» Штоссель же согласно подтвердил:
— Да-да, так и будет. Через три дня и произойдет… Да. Нет, этого человека просто уничтожат. Промашки не будет. Все задействовано и продумано до мелочей. Он умрет. Ты не беспокойся.
Послышался какой-то шум, глухой хлопок. Очевидно, открылась дверь в парную. Затем очень отчетливо Штоссель произнес:
— А-а, пришел наконец.
— Милости просим, — подал голос Фогель. — Надеюсь, до Штуттгарта долетели без приключений?
Еще хлопок — стало быть, дверь закрылась.
— …хотели высказать, — опять заговорил Штоссель, — свою глубокую признательность. Все мы.
— Спасибо вам, — поддержал Фогель.
— Примите наши самые искренние поздравления, — продолжал лебезить Штоссель.
Пришедший бегло говорил по-немецки, но с иностранным акцентом, вроде американским. Голос — звучный баритон, похоже — знакомый. Где я его слышал? По телевидению? По радио?
— Очевидец должен предстать перед сенатским комитетом по разведке, — заявил вновь пришедший.
— Кто он такой? — требовательно спросил Штоссель.
— Пока нам не известно. Наберитесь терпения. У нас есть возможность проникнуть в компьютерный банк сведений комитета. Таким образом, мы узнаем имя того засекреченного очевидца, который будет свидетельствовать по делу «Чародеев».
— И против нас тоже? — всполошился Фогель. — А он знает что-нибудь про Германию?
— Вряд ли это возможно, — успокоил голос с американским акцентом. — Но даже если он, или она, что-то не знает, наши связи с вами легко и просто проследить.
— Тогда его надо обязательно ликвидировать, — решительно заявил Штоссель.
— Но не зная личности очевидца, как его ликвидируешь? — заметил американец. — Только когда он появится…
— Только в тот момент?.. — прервал его Фогель.
— Да, в тот момент, — подтвердил американец, — он и будет ликвидирован. В этом я вас заверяю твердо.
— Но ведь будут же приняты меры по его охране, — сказал Штоссель.
— Мер по стопроцентной охране не существует, — продолжал между тем американец. — Насчет этого не беспокойтесь. Я лично уже спокоен. Но вот о чем стоит побеспокоиться, так это о координации. Если наши полушария разъединены — если у нас обе Америки, а у вас Европа…
— Да, — нетерпеливо перебил Штоссель, — вы говорите о координации действий двух главных мировых центров, но ее-то как раз и легко завершить.
Настало время сматывать удочки. Я повернулся как можно тише, что оказалось не так-то просто в этом узком пространстве, и полез на карачках обратно к двери. Внимательно послушав, не идет ли кто-нибудь по коридору, и убедившись, что никого поблизости нет, я быстренько открыл дверь и вернулся в вестибюль, который показался мне неестественно ярко освещенным. На коленях моих светлых брюк отчетливо чернели грязные пятна.
Из вестибюля я поспешил к входу в парилку, нашел там поднос с бутылками минеральной воды и резко распахнул дверь. Как только я шагнул в парилку и меня окутало густое облако пара, Штоссель, кажется, куда-то метнулся — теперь он оказался справа. Человек, в котором я признал Фогеля, находился на том же месте, где и ранее. А мужчина, пришедший последним, сидел на каменной лавке поблизости от Фогеля, справа от него, лица его не было видно.
— Эй! Сюда входить никому не позволено, вы меня понимаете? — окликнул он по-немецки. В ушах зазвенел до боли знакомый голос.
Тут же грубо выкрикнул Штоссель:
— По горло сыты напитками! Убирайся! Я же приказал никого не впускать!
А я стоял, не двигаясь, посредине парилки, вглядываясь в густой пар. Американец — на вид мужчина среднего возраста, точнее определить нельзя, физически развит лучше, нежели оба немца. Внезапно легкое дуновение воздуха, вырвавшееся откуда-то поблизости, немного отогнало сернистые клубы, и я вмиг опознал американца. От страха я не мог даже пошевелиться.
