Надо было вернуться за Лизкой, попытаться еще раз привести ее в чувство – по лестнице вверх ее не затащить, тяжелая, сволочь. Но сперва нужно передохнуть. Потому что сил никаких нет, блядь.
Она оглядела себя – разодранные грязные колени, разодранные грязные ладони, грязь, грязь везде, ссадины, и все болит. Ей стало себя очень жалко. Сейчас бы выпить чего-нибудь. И закурить. А еще лучше – чтобы подъехал вуатюр. Сесть в него, и через двадцать минут быть в уютной квартире, чистой, светлой, совершенно безопасной. Куда ей теперь? Ее ищут снайперы. Надо связаться с папой. Но недавние события указывали на то, что папа вовсе не так всесилен, как она раньше себе представляла.
Она присела у стены и обхватила колени руками. И осторожно опустила на них голову.
Сколько она так просидела – она не знала. Но, подняв голову, она увидела стоящую перед ней Лизку. И почти сразу к Лизке присоединился Жимо.
***
Кареты скорой помощи, пожарные вуатюры, вуатюры федералов, нашответы полиции, спецназ – Авдеевку окружали со всех сторон, но не плотно. Останавливались на почтительном расстоянии от огня непонятного цвета с непонятными свойствами. Сновали туда-сюда люди со счетчиками Гейгера. Глеб подогнал вуатюр к одному из скоплений транспорта и людей, выполнявшего функцию блокпоста, хотя никто вроде бы не собирался ехать или идти вглубь Авдеевки, в адское фиолетовое пламя. Муравьев самовольно протянул руку и включил мигалку.
Федеральный офицер махнул рукой. Глеб показал ему удостоверение. Офицер отдал честь и, показалось Муравьеву, слегка пожал плечами. Мол, если эти двое хотят там, в пламени, подохнуть – их дело. Двумя начальниками меньше. Кирасиры поганые.
– Радиация там есть? – спросил Глеб, устремляясь по пустой улице к пламени.
– Никакой, – заверил его Муравьев. – Но близко не подъезжайте. Покрышки сгорят. Вот здесь. Вот сюда. Стоп.
До пламени было метров пятьдесят. И очень жарко.
– Дальше я один, – сказал Муравьев.
– Я с вами.
– Не болтайте глупости, Глеб. И пошлите пару вуатюров на ту сторону. Там нет дороги, только пустырь, но без гвоздей и стекла, шины не пострадают. А сами ждите здесь.
Глеб выглядел растерянным. Муравьев, выскочив из вуатюра, расстегнул ремень, скинул ботинки, и затем все остальное. Глеб завороженно смотрел на голого Муравьева, идущего прямо в пламя, и Глебу хотелось, чтобы Муравьев побежал – но бежать Муравьеву было нельзя. На мостовой битое стекло и еще много всякой другой дряни. Огня он не боится, а ступню повредить боится.
Запас прочности … запас прочности…
Запозднился Дубстер, заговорился с адвокатом. Впрочем, он ведь думал, что перезагрузка начнется в пять. Я же ему об этом и сказал. Но ведь действительно собирались в пять.
***
Помимо федерального контингента, вооруженного до зубов, возле здания суда околачивалось немалое количество репортеров. Некоторые просто слонялись без дела, иные пытались брать интервью у военных. «Вы можете сказать что-нибудь о происходящем?» Военные отворачивались, отмахивались, а один сказал: «Нет, я только в ебало могу дать».
Спорить с начальником контингента, взявшего здание суда в кольцо, Пицетти не стал, а сразу попросил связать его с начальством. Русские фразы, которыми он оперировал, были им взяты из русского перевода какого-то австралийского фильма, который он посмотрел перед самым отъездом в Москву. Он попросил знакомого русского адвоката проверить, правильно ли он произносит. Адвокат оказался законченным дураком, и сделал несколько бессмысленных замечаний. Фразы были просты, легко переводимы, и суть их была близка и понятна всем подчиненным людям на планете:
– Я один из самых известных адвокатов в мире. Меня зовут господин Пицетти. Мне нужно говорить с вашим начальством. Прямо сейчас.
Прочтя на лице лейтенанта сомнение, Пицетти повторил медленно, будто ребенку:
– С вашим начальством. Прямо сейчас.
И начальство вскоре прибыло. Выглядело оно устало но подтянуто, и сносно умело объясниться по-английски. Поняв намерения Пицетти, начальство пожало обтянутыми мундиром плечами и сказало лейтенанту по-русски:
– Ну если он так хочет. Если выходят – надо хватать. А если заходят – зачем? Пусть идет.
Лейтенанту это не понравилось. Тем не менее Пицетти, сунув руки в карманы щегольских брюк, прошел через оцепление и направился ко входу в здание неспешным шагом, давая захватчикам внутри время, чтобы его разглядеть в бинокли и через камеры слежения. У входа его встретил один из захватчиков – в форме войск специального назначения, с автоматом наперевес. И спросил по-русски:
– Вы с телевидения? Продюсер?
Пицетти понял и ответил по-английски:
– Я не продюсер. Я законник. Адвокат. И я могу вам помочь.
Захватчик выхватил радио и что-то отрывисто в него сказал. Ему ответили. Он еще некоторое время беседовал по радио, а затем сказал на плохом английском:
– Пожалуйста идите внутрь.
И Пицетти зашел в здание.
В зале суда сидели, сбившись в кучу в углу, прокурор, судья, адвокат, подозреваемые, свидетели, и зрители. Захватчики стояли с автоматами по периметру, их было семь человек. Остальные очевидно распространились по зданию, контролируя выходы и окна. К Пицетти подошел здоровенный мужик сурового несколько провинциального вида, с волосами ежиком, и спросил по-английски, что именно Пицетти может сделать.
– Я могу помочь вам провести в жизнь ваш план, – объяснил Пицетти. – Насколько я понимаю, вы собираетесь произносить речь, с тем, чтобы ее показали по всем программам, желательно не только Москвы и России, но и вообще всем программам мира.
Главный молчал. Пицетти кивнул и продолжил:
– Сперва вы изложите мне суть речи. Потом я договорюсь с властями и телевизионщиками. Я внесу в вашу речь некоторые поправки…
– Зачем поправки? – главарь захватчиков нахмурился.
– Потому что вы человек военный, и убеждать штатских не умеете.
– Почему вы так думаете?
– Потому что вы устроили этот цирк, который возможно еще будет стоить людям жизней, вместо того, чтобы просто уговорить нужных людей. Если честно, я бы сам эту вашу дурацкую речь произнес, потому что вы обязательно напортачите, ляпнете что-нибудь эдакое, мимо текста, и никакие телезрители вам сочувствовать не будут, а будут, наоборот, питать к вам неприязнь. Но у меня нет под рукой хорошего синхронного переводчика, найти его за короткий срок невозможно, а на вас рассчитывать, сами понимаете, не приходится.
– Почему же? Вот сейчас ведь мы говорим по-английски.
