Бейли яростно затряс головой:
— Нет, Глэдия, ты ошибаешься. Я разговаривал с ним и могу тебя заверить, что он понятия не имел о том, что делалось у него за спиной. Все происходило без его ведома, как и без твоего. Как раз наоборот: упорствовал он вовсе не потому, что тебя нужно было выманить из дома, но Амадиро ловко использовал его настойчивость. А настойчивым Гремиониса сделали его чувства к тебе. Его любовь, если на Авроре это слово означает то же, что на Земле.
— На Авроре оно означает балет. Джендер был робот, а ты — землянин. У аврорианцев все по-иному…
— Об этом ты уже говорила. Но, Глэдия, от Джендера ты научилась принимать, а от меня (я только повторяю твои слова) ты научилась дарить. И если ты научилась радости, то ведь будет только честно в свою очередь научить ей кого-то. Гремионис так увлечен тобой, что будет учиться охотно. Он уже бросил вызов обычаям Авроры, продолжая упорствовать вопреки твоим отказам. Переступит он и через другие предрассудки. Ты можешь научить его брать и дарить, и сама научишься, как брать у него и дарить ему.
Глэдия пристально посмотрела ему в глаза:
— Элайдж, ты стараешься избавиться от меня?
Бейли, помедлив, кивнул:
— Да, Глэдия, это так. Сейчас я больше всего на свете хочу счастья для тебя, как никогда ничего не хотел ни для себя, ни для Земли. Сам я счастья тебе дать не могу, но, если его тебе даст Гремионис, я буду счастлив… почти так же счастлив, как если бы дар этот ты получила от меня. Глэдия, думаю, ты будешь изумлена, с какой поспешностью он откажется от балета, стоит тебе показать ему, как это сделать. Ну а тогда явятся и другие пасть к твоим ногам… И Гремионис, наверное, сумеет обучить многих женщин. Возможно, Глэдия, вдвоем с ним вы полностью революционизируете сексуальную жизнь на Авроре. Как-никак, в распоряжении у вас целые века!
Глэдия растерянно уставилась на него, но тут же засмеялась.
— Ты меня дразнишь! Нарочно говоришь глупости. Вот уж не ожидала такого от тебя, Элайдж. У тебя ведь лицо всегда ужасно серьезное, даже торжественное. Иосафат! (Последнее слово она попыталась произнести низким баритоном на его манер.)
— Ну, может быть, я тебя чуточку и поддразнивал, но я действительно так думаю. Обещай, что не отнимешь у Гремиониса этой возможности.
Глэдия шагнула к нему, и он без колебаний обнял ее. Она прижала палец к его губам, и он ответил ей поцелуем.
— Разве ты не предпочел бы оставить меня себе, Элайдж? — шепнула она нежно.
Он прошептал в ответ совсем тихо (не в силах ни на секунду забыть о роботах в нише):
— Да, Глэдия, да! Стыдно признаться, но в эту минуту я позволил бы Земле рассыпаться прахом, лишь бы ты стала моей. Но это невозможно. Через несколько часов я покину Аврору, а лететь со мной тебе нельзя. На Аврору меня вряд ли когда-нибудь еще пустят, а ты не можешь посетить Землю. Я никогда больше тебя не увижу, Глэдия, но помнить буду всегда. Еще три-четыре десятилетия, и я умру, а ты будешь все такой же молодой — и, значит, нам все равно пришлось бы проститься навсегда, даже если бы могли сбыться наши желания.
Глэдия положила голову ему на грудь:
— Ах, Элайдж! Ты дважды появлялся в моей жизни и оба раза — лишь на несколько часов. Дважды ты успевал сделать для меня так много и сразу прощался. В первый раз я только прикоснулась к твоему лицу, но как много это изменило! Второй раз я решилась на несравненно большее, и вновь это изменило так много! Я не забуду тебя, Элайдж, даже проживи я неисчислимые века!
— Только не допусти, чтобы это воспоминание стало преградой твоему счастью. Не прогоняй Гремиониса, сделай счастливым его и позволь ему дать счастье тебе. И ведь ты можешь писать мне, сколько захочешь… Между Авророй и Землей налажена гиперпочта.
— Я буду писать, Элайдж! А ты мне?
— Да, Глэдия.
Они умолкли и оторвались друг от друга, словно против воли. Она осталась стоять в центре комнаты, и когда у двери он обернулся, она все еще стояла там, чуть улыбаясь.
Его губы беззвучно произнесли «прощай!» И так же беззвучно — вслух эти слова у него никогда бы не вырвались — они произнесли «любовь моя».
Ее губы тоже дрогнули, неслышно шепча:
— Прощай, возлюбленный мой!
Он повернулся и вышел, зная, что никогда больше не увидит ее настоящую, никогда больше не прикоснется к ней.
Прошло довольно много времени, прежде чем Бейли собрался с силами для дела, которое ему еще оставалось довести до конца. Он молча прошел примерно половину расстояния до дома Фастольфа, но тут остановился и махнул рукой.
Внимательный Жискар тотчас оказался рядом с ним.
— Сколько у меня времени до отъезда в космопорт? — спросил Бейли.
— Три часа и десять минут, сэр.
Бейли на секунду задумался.
— Мне бы хотелось пройтись вон до того дерева, — сказал он затем. — Посидеть, прислонившись к стволу, в полном одиночестве. То есть, разумеется, с тобой, но вдали от других людей.
— Под открытым небом, сэр? — Естественно, робот был неспособен выразить удивление и озабоченность, но Бейли почему-то не сомневался, что, будь Жискар человеком, в его голосе прозвучали бы именно эти чувства.
— Да, — ответил он. — Мне необходимо поразмыслить, а после вчерашней ночи такой тихий день — солнечный, безоблачный, теплый — совсем не кажется опасным. Если я почувствую приближение приступа агорафобии, то сейчас же потороплюсь вернуться в дом, обещаю. Так ты побудешь со мной?
— Да, сэр!
— Отлично!
И Бейли зашагал к дереву. Он осторожно потрогал ствол и осмотрел свой пальцы. Они остались абсолютно чистыми. Убедившись, что кора не испачкает ему спину, он внимательно осмотрел траву у корней, затем осторожно сел и прислонился к стволу.
Спинка кресла, конечно, была бы удобнее, зато, как ни странно, его охватило ощущение тихого покоя, которое в комнате он обрел бы едва ли.
Жискар встал рядом, но Бейли сказал:
— Садись-ка и ты!
— Я чувствую себя совершенно нормально и стоя, сэр.
— Знаю, Жискар, но мне будет удобнее думать, если не придется задирать голову, чтобы смотреть на тебя.
— Но ведь сидя, сэр, мне будет труднее уберечь вас от опасности.
— Я и это знаю, Жискар, но сейчас мне никакая опасность не угрожает. Я выполнил то, что мне поручили, дело завершено, положение доктора Фастольфа вновь стало твердым. Сесть ты можешь без всякого риска, и я тебе приказываю: садись!
Жискар тотчас сел лицом к Бейли, но его взгляд продолжал настороженно блуждать по сторонам.
