вырождение и так далее.
— Это… — Роберто задумался на секунду, кивнул. — Это очень возможно…
— Вот и я говорю! Как версия — вполне себе! Но чтобы ее нормально проработать, нам нужно поговорить с начальством.
На этой фразе Ипий помрачнел. Роберто знал, что с кансильером судебной инквизиции Джованни Торре отношения у того были весьма сложные. С одной стороны, старика (кансильеру уже было хорошо за шестьдесят) Ипий уважал как профессионала, сумевшего из разнородного людского материала построить вполне работоспособную структуру всего за несколько месяцев. А ведь многие считали, что невозможно заставить работать вместе, именно как команду, бывших дознавателей городской стражи, кондотьеров, бретеров и аристократов, пусть бы и низкородных или младших сыновей.
Ну а с другой стороны, кансильер Торре, к слову сказать, опоясанный рыцарь, произведенный в титул из низкого сословия, был человеком едким, как негашёная известь, и злопамятным, словно старая дева. И имел, в дополнение ко всему вышеперечисленному характер и манеры армейского сержанта, хотя и покончил с армейской службой в звании капитана. Ипия он невзлюбил сразу же за манеру того брать под опеку молодых инквизиторов. И наградил прозвищем “Папочка”, прилипшим быстро и намертво. Что, разумеется, любви со стороны старшего инквизитора ему не прибавило.
Роберто же кансильера просто боялся. Но понимал, что без разговора и, соответственно, разрешения с его стороны, браться за изучения “дворянского следа” не стоит.
Ипий покивал каким-то своим мыслям и довольно улыбнулся. Вероятно, ему пришло в голову, что Торре придётся ужом под каблуком крутиться, если он даст разрешение на допросы благородного сословия. Все эти обиды аристократов, вся эта оскорбленная честь! И все на его седую голову!
Мелочная бытовая месть, а душу старшему инквизитору согрела, несмотря на холод в городе и неважное начало дня в виде очередной жертвы Лунного волка.
— Ладно! — сказал он, приободрившись. — Давай здесь со всем заканчивать, а потом ты с телом на ледник — вскрытие проводить и отчет писать, а я к начальству.
Роберто посмотрел на своего старшего товарища тоскливым взглядом, но вслух ничего не сказал.
***
Спустя час, стоя перед столом кансильера судебной инквизиции Ипий Торуго уже не радовался, что его голову посетила идея с каретой. То есть — идея-то была отличной, но…
— То есть ты считаешь, что этим Лунным волком, палаш ему в глотку, может быть, кто-то из дворян?
Скрипучий, но все еще громкий и хорошо поставленный командирский голос Джованни Торре, дрожи у Ипия не вызывал — не мальчик! Но заставлял, все же, довольно критически рассматривать свою версию и что особенно неприятно, находить в ней дыры размером с кулак.
— Да, супремо[13].
— А может и не быть, верно?
— Да, супремо.
— И опираясь на эту блестящую догадку, сынок, ты хочешь, чтобы я дал тебе добро на допрос дворян?
“Какой я тебе, к демонам, сынок!”
— Нет, супремо.
— А чего же ты хочешь, Торуго?
— Разрешения проработать этот след, супремо. Просто выяснить — может такое быть или нет.
— И как ты намерен это выяснить?
— Ну, для начала я опрошу ночную смену стражи. Узнаю, не видел ли кто из них карету неподалеку от места преступления.
— А если кто-то видел карету?
Старик сидел за столом, нахохлившийся как старая птица. Плечи его были укутаны двумя или тремя пледами, но он, судя по всему, все равно мерз — замок Иверино, в котором располагалось ведомство, вообще был местом холодным, а уж приморской зимой — особенно. Морщинистое лицо кансильера судебной инквизиции было обращено к Ипию и на нем застыло выражение доброжелательного внимания. Что инквизитора совершенно не обманывало. Он знал, что облик доброго дедушки — не более чем маскировка хищника, скрадывающего жертву.
— Буду выяснять, кому эта карета принадлежит.
Ипий прекрасно видел, что своими вопросами Торре просто подводит его к нужному ему ответу, но уйти с этой тореной дороги не мог. Хоть бы она и вела в ловушку.
— А когда узнаешь?
“Проклятый старик!”
— Вероятно, мне нужно будет поговорить с тем, кому она принадлежит, супремо.
— Тогда почему, сынок, палаш тебе в глотку, ты мне врешь! И говоришь, что не просишь у меня разрешения на допрос дворян?! — голос кансильера взлетел ввысь, но в конце фразы сорвался на довольно позорный скрип. Годы брали свое и рык рейтарского капитана уже не был так грозен, как прежде. А раньше, при определенном воображении, можно было представить, как трубный сей глас, заставлял стоящих навытяжку солдат гнуться назад.
— Потому что это может и не понадобиться, супремо. — стараясь следить за голосом и, тщательно подбирая слова, ответил Ипий. — Эта догадка может и не подтвердиться.
Джованни Торре склонил голову чуть набок, продолжая разглядывать стоящего перед ним инквизитора, отчего сходство со старой птицей только усилилось. Долгое время он делал это молча и Ипий даже решил, что старик просто заснул с открытыми глазами (поговаривали, что военные могут откалывать фокусы и похлеще), однако тот, наконец раскрыл рот и изрек.
— Знаешь, Торуго. Ты ведь мне нравишься…
“О, нет, только не это!” — мысленно простонал Ипий. — “После этих слов всегда следует какое-то дерьмо!”
Опытный инквизитор не ошибся.
— Ты хороший следователь и дело свое делаешь добросовестно и усердно. И даже мои придирки к тебе, по поводу опеки над юнцами, это лишь брюзжание старика, не более того.
“Но?”
— Но! — Торре выпростал из-под пледа руку и воздел к потолку сухой палец. — С чего ты решил, сынок, что тебе, простому инквизитору, можно вот так вот запросто допросить представителя благородного сословия? Подозревая его в причастности к этим убийствам?
По этому поводу — благородного сословия и соответствующего к нему отношения — у кансильера судебной инквизиции был один пунктик. Происходящий, вероятно, от того факта, что сам инквизитор, пусть и самым краем, к оному сословию принадлежал. И как всякий неофит, а кавалер Джованни Торре появился на свет чуть меньше года назад, сменив на этом посту командира рейтарского эскадрона, он с пылом, отсутствующим зачастую даже у танского[14] дворянства, оберегал границы сословных норм.
В другое время Ипий, возможно, и не стал бы лезть в бутылку и устраивать дебаты со своим начальством. Но теперь, когда с каждым днем город все глубже погружался в панику, когда на стражу и инквизиторов (которых в своих головах горожане не отделяли от первых) смотрели то с ненавистью, то с надеждой, он решил отбросить
