В отчаянии гоблинша решила приворожить господина Маутерса, воспользовавшись с этой целью руной наутиз. На полноценный приворот – мансег – знаний и силы у нее не достало, однако и амулета оказалось довольно. Уже на следующий день юноша явился с тем, чтобы сделать предложение, а еще спустя день Ферлай вдруг слегла. Ей не хватило решимости во всем сознаться, даже когда девушка поняла, что умирает. Теперь она рыдала, сквозь слезы повторяя, что хотела вовсе не такого…
– Рун не должен резать тот, кто в них не смыслит. В непонятных знаках всякий может сбиться[21], – произнесла София, осуждающе, но вместе с тем с пониманием глядя на юную гоблиншу.
Она задумалась о том, как часто любовь толкает на неразумные поступки, когда все запреты и предупреждения кажутся влюбленным надуманными и пустыми.
Руна наутиз – воплощение огня желания, в одном из своих аспектов являлась очень эффективной в любовной магии, выполняла роль своего рода приворотного зелья. Однако она требовала определенной сдержанности в эмоциях и поступках, при работе с нею необходима твердая воля и значительный опыт. К тому же она редко применялась в составных талисманах и заклятиях, так как до предела усиливала их действие, тем самым давая чрезмерный результат и ослабляя мага. В сочетании с руной беркана действие первоначального заклятия стало еще сильнее, с удвоенной скоростью поглощая силы девушки.
– Помогите мне, прошу вас! – Ферлай подняла заплаканное лицо и просительно сложила руки. От волнения к щекам ее прилила кровь, а лицо озарилось необыкновенной одухотворенностью. – Я поступила дурно, но я люблю его!
Сейчас девушка выглядела настолько трогательной и полной страсти, что у Софии защемило сердце. Ей вдруг подумалось, что она сама никогда не теряла голову от любви. Привязанность госпожи Черновой к мужу по большей части проистекала из уважения и дружбы. Воспитание она получила достаточно строгое, а впоследствии привыкла сдерживать свои пылкие порывы, как подобало жене офицера. Молодая женщина невольно заинтересовалась, каково это – настолько боготворить другого, чтобы рискнуть собственной жизнью ради взаимности.
Вероятно, она попросту не способна к столь сильным чувствам. Некоторые могут любить всем сердцем, другим же это, по-видимому, не дано, и удел последних – с любопытством наблюдать за страстями других.
Но здравая привязанность не запятнает честь. Примером пагубного влияния любви можно счесть историю Ферлай, которая ради взаимности решилась на преступление. Не лучше ли тогда вовсе не испытывать столь сильных эмоций и стремлений?
Оторвавшись от размышлений о природе чувств, София строго велела девушке признаться жениху во всем и немедленно уничтожить приворот.
Та в ответ вновь залилась слезами, но была вынуждена согласиться с разумными доводами.
Ферлай повторила отцу и жениху свою историю. Господин Маутерс совершенно растерялся. Видимо, по-прежнему испытывая нежные чувства к невесте, он теперь не в силах разобрать, были ли они результатом волшбы. К тому же вполне понятное возмущение не позволяло ему простить такой поступок.
Злосчастный амулет тотчас сожгли, и полчаса спустя Ферлай стало значительно лучше. Прибывший вскоре аптекарь, осмотрев девушку, заключил, что ее жизни более ничто не угрожает.
Молодой гоблин, разрываясь между чувствами к невесте, неловкостью и возмущением, все же клятвенно пообещал сохранить в тайне эту неприятную историю, что было весьма благородно с его стороны. Сделавшись достоянием гласности, обстоятельства дела могли погубить девушку и даже стать предметом судебного разбирательства. Выслушав ободрительный прогноз о здоровье девушки, господин Маутерс поспешно попрощался и уехал, что вызвало горькие слезы Ферлай. Тут ничего нельзя было поделать – нелепо ожидать, что силком привязанный влюбленный придет в восторг от открывшейся правды. Заботясь о жизни Ферлай и о восстановлении справедливости, София совсем упустила из виду, что это чревато разрывом помолвки. Впрочем, было бы куда хуже, если бы все выяснилось из других источников…
Господин Варгуларс пребывал в совершеннейшем расстройстве, не зная, то ли радоваться выздоровлению дочери, то ли ужасаться ее поступку. Впрочем, радость пока явно преобладала, заставляя отца суетиться и сбивчиво выражать свою признательность.
Откровенно говоря, Софию эта история утомила, но хоть на время отвлекла от тревожных дум…
Утро было волглым и хмурым, временами срывался дождь, потому зевак собралось меньше, нежели можно было ожидать.
София зябко куталась в кашемировую шаль – в городской управе всегда царил холод, невзирая на времена года. Эта уютная вещица, подарок покойных родителей, придавала ей сил и согревала не только тело, но и душу.
В просторном подвале был оборудован ледник, где и дожидался погребения несчастный господин Ларгуссон. Обыкновенно здесь хранили всякий хлам, который теперь спешно рассовали по углам. Мрачноватые декорации – однако постановка пользовалась успехом.
Коронер, грузный краснолицый мужчина лет пятидесяти, вместе с присяжными заседателями дотошно изучил мертвое тело. Тут же, хотя и в некотором отдалении, собралось все местное общество, изнывающее от желания высмотреть хоть что-нибудь интересное.
До сих пор обитателям Бивхейма не представлялось возможности приобщиться к столь важным расследованиям (даже коронер приехал из столицы графства!). Благородные семейства заняли лучшие места в самом подвале, а прислуга, лавочники и прочий разношерстный люд толпились на улице под моросящим дождем. Люди, гномы, гоблины, дриады и немногочисленные орки собрались у входа, они оживленно переговаривались, выдвигая самые фантастические версии.
Дамы прижимали к лицам надушенные платочки, изображая подобающую дурноту от этого зрелища (что, впрочем, было совсем несложно, здесь стоял слишком своеобычный дух, с которым не справлялись ни заклятия, ни благовония, но это нисколько не мешало дамам отказываться перебраться в другое место), и исподтишка внимательнейшим образом изучали все происходящее. Господа также проявляли живейшее любопытство и попутно оказывали слабому полу всемерную помощь, охотно принимаемую.
Словом, для кого-то все происходящее было трагедией, но для большинства представляло собою лишь увлекательное зрелище. Совсем не зря столичные острословы именовали морги анатомическими театрами! Тела выставляли на всеобщее обозрение, и любой желающий мог их осмотреть, более того, такие посещения были в обычае и считались вполне приличным способом провести досуг. Свой резон в этом имелся, поскольку зачастую именно праздношатающаяся публика могла узнать кого-то и таким образом помочь следствию. Документы, удостоверяющие личность, не получили широкого распространения, так что полиции оставалось полагаться на случайное опознание неизвестных пострадавших. В случае с господином Ларгуссоном нужды в этом не было, что нисколько не уменьшало любопытства жителей Бивхейма.
