На следующий вечер Джесси негромко сказала:
— Я читала Библию, Лайдж.
— Что? — В первый момент Бейли никак не мог сообразить, о чем идет речь.
— Те места, где говорится о Джезебел.
— А! Джесси, прости, если я тебя обидел. Я вел себя как мальчишка.
— Нет, нет, — она холодно сбросила его руку со своей талии и опустилась на краешек дивана подальше от него. — Всегда хорошо знать правду. Не хочется попадать в дурацкое положение из-за того, что чего-то не знаешь. Вот я и прочла о ней. Все-таки она была порочной женщиной, Лайдж.
— Ну, то писали ее недруги. Ее мнения о себе мы не знаем.
— Она убивала всех пророков Господа, которые только попадали в ее руки.
— Опять же это говорят ее враги. — Бейли порылся в кармане в поисках жевательной резинки. (Позже он бросил привычку жевать, потому что Джесси сказала, что с его длинным лицом и печальными карими глазами это делает его похожим на старую корову, у которой застрял в горле пучок травы, и она не может проглотить его, но и не хочет выплюнуть.) — А если ты хочешь разобраться в ее поступках, я мог бы привести кое-какие доводы и в ее пользу. Она ценила религию своих предков, живших на той земле задолго до прихода иудеев. У иудеев же был свой бог, и, больше того, они считали, что, кроме него, других богов нет. Они не довольствовались тем, что сами ему поклонялись. Они хотели, чтобы все вокруг поклонялись только ему.
Джезебел была консервативной по натуре. Она оставалась верна старой вере и не желала принимать новую. В конце концов, если в новой вере было больше нравственного содержания, то старая доставляла больше эмоционального удовлетворения. Тот факт, что она убивала священников, просто характеризует ее как дитя своего времени. В те дни это был обычный метод обращения в свою веру. Если ты читала «Третью книгу царств», то должна помнить, что Илия (на сей раз мой тезка) устроил соревнование с восьмьюстами пятьюдесятью пророками Ваала, чтобы определить, чьи молитвы будут услышаны и чей бог ниспошлет огонь с небес. Илия одержал победу и тут же приказал толпе убить восемьсот пятьдесят ваалитов. И народ ему повиновался.
Джесси закусила губу.
— А как насчет виноградника Навуфея, Лайдж? Жил себе этот Навуфей, никого не трогал. Единственная его вина была в том, что он отказался продать царю свой виноградник. Тогда Джезебел устроила так, чтобы люди лжесвидетельствовали против него. Они показали, что Навуфей богохульствовал или что-то в этом роде.
— Его обвинили в том, что он «хулил бога и царя», — подсказал Бейли.
— Да. И его казнили, а после конфисковали его имущество.
— Они поступили несправедливо. Конечно, в наше время, да даже и в среднюю эпоху с Навуфеем обошлись бы не так сурово. Если бы его собственность понадобилась городу, решением суда ему приказали бы убраться, а в случае необходимости выдворили бы насильно, заплатив при этом справедливую, с их точки зрения, сумму в качестве возмещения убытков. У царя Ахава не было такого выхода. И все же решение Джезебел было несправедливым. Единственным оправданием ей может служить то, что Ахав так горевал из-за виноградника, что даже заболел, а она считала, что ее любовь к мужу важнее благосостояния Навуфея. Я еще раз говорю тебе, она была воплощением верной же…
Джесси отпрянула в сторону. Лицо ее пылало от гнева.
— Ты низкий, злой человек!
Он посмотрел на нее в полном недоумении:
— Что я такого сделал? Что с тобой?
Она выскочила из квартиры, не удостоив его ответом, и провела весь вечер и полночи на этажах субэфирного видео, где нетерпеливо переходила с сеанса на сеанс, израсходовав свою двухмесячную квоту, а заодно и квоту мужа.
Когда она вернулась домой, Бейли все еще не спал, но ей уже нечего было сказать ему.
Позже, гораздо позже Бейли пришла мысль, что он вдребезги разбил очень важную часть жизни Джесси. Ее имя значило для нее что-то интригующе порочное. Оно было восхитительным противовесом для ее чопорного, слишком уж приличного прошлого. Оно вносило в ее пресную правильную жизнь привкус безнравственности. И Джесси это обожала.
Но все это рухнуло. Она никогда больше не упоминала своего полного имени ни при Лайдже, ни при своих друзьях, и, как казалось Бейли, она избегала его даже в собственных мыслях. Она стала просто Джесси и начала подписываться этим именем.
Прошло несколько дней, и она снова начала разговаривать с мужем, а примерно через неделю их прежние отношения полностью восстановились. С тех пор они ссорились еще не раз, но так серьезно — никогда.
Лишь однажды их разговор коснулся ее имени, да и то косвенно. Джесси была на восьмом месяце. Она ушла из столовой А-23, где работала помощником диетолога. У нее появилось непривычно много свободного времени, которое она проводила в размышлениях и приготовлениях к рождению ребенка.
Однажды вечером она спросила:
— Что ты думаешь насчет Бентли?
— Извини, дорогая, о чем ты?
Бейли оторвался от стопки бумаг, которую притащил с работы. (Хочешь не хочешь, приходилось брать сверхурочную работу, поскольку вскоре должен был появиться на свет лишний рот, Джесси не работала, а его собственные шансы на продвижение по службе были, как и прежде, не очень-то велики.)
— Я говорю, если родится мальчик. Как ты насчет того, чтобы назвать его Бентли?
Бейли скептически скривил губы.
— Бентли Бейли? Тебе не кажется, что имя и фамилия слишком похожи?
— Не знаю. Мне кажется, в них есть какая-то ритмичность. К тому же, когда малыш вырастет, он всегда сможет выбрать себе второе имя по своему вкусу.
— Ну что ж. Я не против.
— Ты уверен? То есть… Может, ты хотел назвать его Элайджем?
— И прибавлять «младший»? По-моему, это не очень удачная мысль. Он сможет назвать Элайджем своего сына, если захочет.
— Я бы только хотела уточнить… — начала Джесси и замялась.
Помедлив, он поднял голову:
— Что уточнить?
Джесси старательно избегала его взгляда, но голос ее прозвучал довольно уверенно:
— Бентли ведь не библейское имя, верно?
— Нет, — ответил Бейли. — В этом я совершенно уверен.
— Ну вот и хорошо. Хватит с меня библейских имен.
И это было единственным напоминанием об их размолвке вплоть до того самого дня, когда Элайдж Бейли вместе с роботом Дэниелем Оливо возвращался домой, где его ждала жена, с которой он прожил больше восемнадцати лет, и сын Бентли (второе имя все еще не выбрали), которому шел семнадцатый год.
Бейли остановился перед большой двойной дверью, на которой светилась крупная надпись: «Туалетный блок — мужчины». Ниже буквами поменьше было написано: «Подсекторы 1А—1Е». Еще ниже, прямо над замочной скважиной находилось объявление, выполненное еще более мелким шрифтом: «В случае утери ключа немедленно звонить 27-101-51».
