– Вот как? – удивился Манн. – А я слышал, что Ван Барстен – человек флегматичный, да и на меня произвел такое же впечатление. Правда, я и видел его раза два.
Антон закрыл глаза. Слова производили на него сейчас странное впечатление. Он слышал их, и, если бы его спросили, смог бы воспроизвести все, что говорила Кристина, но смысл сказанного воспринимал в неопределенности чуждого пространства-времени, даже не как фильм, на который можно смотреть отстраненно, не вникая и не сочувствуя, но как небрежность декоратора, нарисовавшего в пьесе об убийстве в запертой комнате задник с изображением далекой спиральной галактики.
Кристина сказала, что Ван Барстен лишь иногда флегматичен, но были случаи, когда он вел себя, будто типичный холерик, а Манн ответил, что такой тип характера свойствен скорее актерам, а не художникам, а Кристина возразила, что…
– Вы устали, – очнувшись, Антон увидел склонившегося над ним Манна. – Я отвезу вас в отель.
Антон встряхнулся, будто утка, сбрасывающая капли влаги.
– Был бы вам благодарен… Ужасно хочется спать.
Ужасно хотелось спать, но Антон чувствовал, что не заснет, будет ворочаться с боку на бок, вспоминать каждую минуту этого долгого дня и воссоздавать в памяти каждое мгновение, проведенное в церкви святого Юлиана – сегодня и тогда…
– Криста, – сказал Манн, – я вернусь через полчаса.
– Хорошо, – отозвалась Кристина и кивнула Антону, будто не прощалась, а всего лишь собиралась выйти на кухню и сразу вернуться.
В машине было холодно, а, может, – скорее всего, – Антона знобило от впечатлений, и он не стал просить, чтобы Манн включил обогреватель. Зуб на зуб не попадал, и, отвечая на вопросы, Антон ограничивался отдельными словами, не пытаясь складывать их в предложения.
– Имя, – сказал Манн. – Вы услышали имя в голове, будто кто-то его произнес?
– Доска.
– Что? Будто написано на доске?
– Да.
– Интересно, – оживился Манн. – Со мной тоже такое бывает. Хочешь вспомнить, закрываешь глаза и видишь перед собой что-то вроде мраморной стены, и на ней четкая надпись, как на постаменте памятника. Правда, – добавил он после недолгого молчания, – надпись чаще всего не имеет отношения к реальности.
– Имеет, – сказал Антон.
– Вы так думаете? Только один раз я вспомнил то, что хотел. На доске, говорите? На каком языке?
– Не знаю, – смущенно пробормотал Антон.
– Русский, наверно? Вы по-русски думаете обычно?
– Да, – сказал Антон, помедлив. Иногда он думал на иврите. Но на каком языке было написано имя Эсти, он не знал. Это были знаки, и он их понял. Говорить об этом Манну не хотелось. Какая, в сущности, разница?
Еще несколько минут ехали в молчании, куда-то сворачивали, дважды пересекали канал по узким мостикам, Антон давно перестал воспринимать окружающее пространство, как единую связность, видел мир не в движении, а отдельными кадрами. Будто вселенная Барбура, – подумал он и хотел произнести вслух, но понял, что не сможет связать нужные слова, а Манн не поймет смысла фразы, даже если выговорить ее целиком.
– Здесь, – сказал он, узнав неожиданно улицу, в которую они въехали.
– Конечно, – согласился Манн, остановив машину у входа в отель. Над дверью темного дерева горел старинный фонарь, освещавший название, написанное будто огромной перьевой ручкой с нажимом – аккуратным женским почерком: «Зеленый сойлент».
Антон взялся за ручку, чтобы открыть дверцу, и в этот момент Манн спросил, вскользь, будто вопрос не казался ему важным, можете не отвечать, ничего страшного:
– Ваши дежа вю… Вы начали рассказывать о своих предположениях. Вы вспоминаете себя в других мирах, я верно понял?
Дверца так и осталась полуоткрытой, одной ногой Антон был уже на тротуаре, другая застыла в неудобной позе.
– Да, – сказал он. – Я говорил о космологии. Занялся ею в колледже. Есть такая теория… Множественная инфляция вселенных.
– Инфляция? – не удержался от восклицания Манн.
– Не то, что вы думаете…
Манн промолчал, давая понять, что ни о чем не думает, и слово произнес зря. Молчу, больше не прерву вас, говорите…
– Каждое мгновение рождается множество таких же миров, как наш. Проходящих такой же путь эволюции. Отличающихся от нашего какой-нибудь незначащей… или наоборот, принципиально значимой деталью. И то, что мы здесь называем дежа вю… Это память, да. Наша. Оказавшись в месте, где мы, вроде бы, никогда не были, вспоминаем, что да, были, конечно. И видели этот алтарь, эту луну… Но сознание говорит: чепуха, сознание-то знает – не были мы здесь ни разу, значит, показалось. И вы больше не думаете об этом. А я… У меня дежа вю бывали… и бывают… столько раз на дню, что… Я постоянно проваливаюсь в другую жизнь… свою… в тех вселенных, что похожи на нашу, где я такой же, но немного все-таки другой. Как ни странно, это легко описывается… не уравнениями… уравнениями можно описать только самые простые процессы… квантовые функции, волновые, они вполне…
Манн кашлянул.
– Простите, вам все равно, как это математически… Понимаете, то, что я вдруг вспоминаю… это реально, да. Это правильные воспоминания. Это было со мной. Но не здесь. В другой вселенной, такой же… почти. Эсти. Там я с ней знаком. А здесь – нет. Но бывает… ведь наши миры так похожи… Дежа вю, как вещий сон наяву.
– Вещий сон наяву, – повторил Манн.
– Со мной это происходит так часто, что я путаюсь… Там я или здесь. Здесь это происходит со мной или в другой вселенной. И бывает… редко, но случается, что мое дежа вю… я действительно оказываюсь в этом месте… действительно вижу… Это приводит меня в шок, я не могу различить… Господи, Манн! Тиль… Если бы вы знали, как это мешает жить! Вы думаете, я не понимаю, что художник убит не здесь, а в другой реальности? Думаете, я не понимаю, что, скорее всего, этот Ван Барстен жив и будет жить? Но вдруг? И я окажусь… Это все равно, как если бы вы догадывались о том, что может быть совершено преступление, только может быть… и не пошли в полицию.
– Вы не пошли в полицию, – заметил Манн.
– Я…
– И правильно, – одобрил Манн. – Спасибо, Антон. То, что вы сказали… Я вам сочувствую, поверьте.
– Я заставил вас зря потратить…
– Не знаю, – сказал Манн. – Ван Барстен – странная личность. Но ведь… Гм… Он не преступник, а жертва, верно?
– Да. – Нога затекла, и Антон выбрался из машины. Он стоял, склонившись над дверцей, Манн опустил стекло, глаза их были теперь на одном уровне, и мысли, казалось, перетекали из зрачков в зрачки, можно было и не произносить слова вслух, Манн и Антон прекрасно понимали друг друга без слов.
