В предыдущих письмах он или спорил с Ванессой, или пытался манипулировать ею, хотя никогда раньше она столь явно не давила на его чувство вины. На этот раз перестал взывать к благоразумию, не пытался выступать с позиции силы, а просто признавал свою беспомощность.
Он не ожидал ответа, как немедленного, так и вообще. Даже если его письмо вызвало бы лишь ядовитый сарказм, он более не собирался отвечать в том же духе. Долгие годы она унижала и унижала его, пока ненависть к ней Брайна не сравнялась с ненавистью бывалого матроса к бушующему морю, накопившейся после тысячи штормов. На кухне, сев за кухонный стол, он открыл чистую страницу, заточил карандаши.
Необъяснимое волнение охватило Брайана, возникло ощущение, что перед ним открываются новые горизонты. Он чувствовал, что находится на пороге откровения, которое изменит всю его жизнь.
Начал рисовать голову собаки, но на этот раз не повернутую чуть влево. Нет, рисовал так, словно собака смотрела прямо на него.
Более того, намеревался нарисовать только часть головы, от бровей до середины длинного носа, сосредоточившись на глазах и прилегающих к ним участках морды.
Подивился, что в его памяти запечатлелись такие мелкие подробности. Он видел собаку только один раз и не очень-то долго, однако перед его мысленным взором она стояла, как живая, напоминая четкую фотографию или голограмму.
Пройдя по цепочке от мозга к руке, карандашу, бумаге, взгляд золотистого ретривера начал проявляться в оттенках серого. На новом рисунке глаза стали огромными и глубокими, полными света и тени.
Брайан что-то искал, какую-то уникальность, увиденную им в этой собаке, но до конца не понятую. И теперь подсознание пыталось вытащить на поверхность все то, что он едва уловил, дать ему увидеть и понять, что же это такое.
Ожидание чуда наполнило его, но рука продолжала работать быстро и уверенно.
Лунный свет накрывает ночь сюрреалистической вуалью, однако во всем чувствуется, что владельцы гордятся своим домом и участком и тратят немало сил и средств на уход за ними.
Забор, столбы, поперечины, штакетник сверкают белой краской. Лужайка под ногами аккуратно скошена, плотная трава пружинит, ровная, как на площадке для крокета. Одноэтажный домик скромный, но симпатичный, выкрашен белой краской с темной, неясно какого цвета, отделкой. Карниз резной, сочетается с наличниками. И то, и другое, несомненно, вышло из-под рук хозяина дома в свободное от основной работы время.
По креслам-качалкам на переднем и заднем крыльце, купальням для птиц, миниатюрной ветряной мельнице, фигуркам гномов в саду Харроу делает вывод, что хозяева дома близки к пенсионному возрасту или перевалили через него. Участок напоминает гнездышко, в котором его обитатели рассчитывают жить долго, реализуя честно заработанное право на отдых.
Он не сомневается, что под его ногой не скрипнет ни ступенька, ни половица крыльца, но все-таки подниматься не рискует. Льет бензин между стойками ограждения, сначала на заднее крыльцо, которое выходит на поля и рощу старых дубов, потом на переднее.
По траве узкая полоска бензина соединяет оба крыльца, а из оставшегося в канистре он протягивает «шнур» но дорожке к калитке в заборе из штакетника.
Пока Лунная девушка ждет его у конца «шнура», он возвращается к дому, чтобы поставить пустую пластиковую канистру на крыльцо. Неподвижный воздух уже пропитался парами бензина.
На себя он не пролил ни капли. Отходя от дома, складывает ладони лодочкой, подносит к носу. Руки пахнут свежестью — не бензином.
Из кармана кожаной куртки Лунная девушка достает коробок спичек. Пользуется она только деревянными.
Чиркает, нагибается, поджигает влажную полоску, которая тянется по дорожке к переднему крыльцу. Низкие сине-оранжевые огоньки убегают от нее, словно волшебная ночь вызвала из темноты процессию танцующих фей.
Она и Харроу вместе идут к западной стороне дома, откуда видны оба крыльца. В доме только две двери, парадная и черного хода. Каждая открывается на соответствующее крыльцо. Вдоль западной стены три окна.
Огонь высоко вспыхивает на переднем крыльце, рвется между стойками ограждения, а танцующие феи бегут уже по полоске на траве к заднему крыльцу.
Как всегда, первоначально шумно полыхнув, огонь горит бесшумно, кормясь бензином, который не нужно жевать. Хруст и треск приходят позже, когда зубы огня вгрызаются в дерево.
Проходя коридором в гостиную, Эми спросила:
— Привет? Кто здесь?
Золотистые ретриверы — не сторожевые псы, а учитывая их добрые сердца и радость, которую они получают от жизни, ретривер скорее гавкнет, чем укусит, скорее лизнет руку, чем гавкнет. Несмотря на внушительные размеры, они любят поласкаться, являясь собаками, думают, что они почти что люди, и практически в каждом человеке видят друга, который в любой момент криком «Пошли!» может позвать их навстречу необыкновенным приключениям.
Тем не менее зубы у них грозные, и они всегда готовы защитить семью и дом.
Эми предположила, что любой незваный гость, способный убедить трех взрослых ретриверов не лаять, скорее всего, друг, а не враг, или никому не может причинить вреда. Однако к гостиной она приближалась с любопытством и толикой осторожности.
Когда Эми откликнулась на мольбу Джанет Брокман о помощи, она не оставила Этель и Фреда в темном доме. Настольная лампа горела в спальне, бронзовый торшер — в гостиной.
Теперь же в коридоре горела лампа под потолком, да и в гостиной стало светлее, чем при ее уходе.
Миновав открытую дверь в спальню, Эми через арку прошла в гостиную и не нашла незваного гостя, только трех радостных собак.
Как и положено ретриверу, попадающему в новое место, Никки все обнюхивала, знакомясь с непривычными запахами, кружила между креслами и диванами, обследуя территорию, отмечая для себя наиболее уютные углы.
Раздуваясь от гордости за собственный дом, Фред и Этель следовали за новенькой, останавливаясь, чтобы уделить внимание тому, что заметила она, словно ее стараниями бунгало и для них вновь обрело новизну.
Принюхиваясь, улыбаясь, урча от удовольствия, виляя хвостами, новая девочка и два старожила проскочили мимо Эми.
К тому времени, когда она повернулась, они уже исчезли в ее спальне. Мгновением раньше там горела только настольная лампа. Теперь же вспыхнула люстра.
— Детки?
Одинаковые, покрытые овчиной собачьи лежанки занимали два угла спальни.
Когда Эми переступала порог, Никки катнула носом теннисный мяч. Фред схватил его на ходу. Никки понюхала, но не взяла синего плюшевого зайца, поэтому его подхватила Этель.
