Старичок, оставивший ему в наследство свою развалюху, наверное, был либо святым, либо таким же мизантропом, одарившим родственную душу напоследок…
— Жеребец устроен, майстер Гессе, — известил нежданно проявившийся голос за спиной; от этих голосов, возникающих то за левым, то за правым его плечом, Курт начинал постепенно ощущать себя искушаемым отшельником в пустыне, выслушивающим попеременно нашептывания то ангела, то беса. В данный момент бесом у левого уха оказался мальчишка лет двенадцати, как две капли воды похожий на трактирщика, — этакий маленький окорочок, разве что, в отличие от Карла, окорочок с шевелюрой, стоящей торчком во все стороны.
Курт кивнул ему, тем же движением указав в сторону — пшел вон; в мыслях так и остался образ волосатого окорока, чумазого и жирного, который смотрит на него со стены в кладовке мелкими сальными глазками, отчего аппетит едва не испортился.
— А это Карл-младший, — сообщил Бруно, кажется заметивший его реакцию, и ухмыльнулся. — Милый паренек, верно?
Курт не удостоил бродягу ответом, принявшись за поедание колбасок и размышляя в молчании над тем, что уж ему-то попросту возбранено предвзятое отношение к окружающим — как приязненное, так и дурное, какое бы впечатление человек ни произвел на первых порах общения. С другой стороны, не ему ли и надо уметь понимать, что за люди рядом с ним, именно с первой минуты?..
— Их инквизиторство позволит мне теперь уйти? — подал голос Бруно, разразившись недовольным вздохом. — Дела насущные дожидаются.
— Подождут, — коротко бросил Курт, злясь на себя за то, что все-таки позволил этому человеку одержать над собой первую победу, — если сейчас повторить свое требование обращаться к нему как положено и прекратить паясничать, вполне может прозвучать вопрос в стиле «а то что?»… На который у него не будет иного ответа, кроме как прямого в челюсть.
Работа на новом месте явно складывалась все более неправильно.
— Это что — новая пытка такая, принуждать бедного голодного человека смотреть, как перед ним колбаски трескают? — не унимался Бруно; Курт скрипнул зубами. Прямой в челюсть постепенно начинал казаться не такой уж и плохой мыслью…
— Почему «новая»? — возразил он, принимаясь за вторую колбаску. — К слову, бедный человек, если уж так голоден, мог бы и заняться церковной стеной.
— Так я не понял, — уже с раздражением откликнулся тот, насупившись, — меня что — всерьез за стену? Это, типа, еретическое признание власти денег?
Курт поднял голову, оглядевшись, и положил вилку обратно. Трактирщик исчез — то ли решил убраться подальше от следователя, задающего вопросы, то ли очищал от многолетней пыли одну из комнат; Карл-младший тоже не показывался.
— Кто и чем уплатил тебе за приготовление тел к погребению? — спросил он, снова поворотившись к Бруно.
Тот застыл, хлопая глазами, и растерян, кажется, был неподдельно.
— Каких тел? — оторопело пробормотал бродяга.
Курт нарочито тяжело вздохнул, упершись в стол локтями, и чуть подался вперед, глядя на собеседника с сочувствием, будто на душевнобольного.
— Послушай, неужто ты каждую неделю обряжаешь по мертвецу? — не сумев уберечься от злорадного удовлетворения при виде его почти испуга, поинтересовался он, усмехнувшись. — Тогда нам действительно есть что обсудить; это уже болезнь.
— Вот черт возьми; это вы о тех двоих, что рысь загрызла? — с невероятным облегчением выдохнул Бруно. — Так бы и сказали. Вы уж больше не стращайте так честного человека…
— Если честный человек пообещает следить за выражениями в моем присутствии.
— Сегодня же пойду к нашему святому исповедаться в богопротивной брани, — сокрушенно покачал головой бродяга.
Один удар — всего один удар, и эта ухмыляющаяся физиономия уткнется в стол. С разбитым носом…
Курт встряхнул головой, осторожно переводя дыхание, и постарался отогнать от себя гневные мысли, которым было сейчас не время и не место. Как бы сегодня святому отцу не пришлось выслушивать исповедь самого господина следователя; это кроме того, что злость мешает работе, о чем наставниками было велено помнить не раз и не десять…
— К делу, Бруно, — приказал он тихо.
Бродяга пожал плечами, перестав улыбаться, и уселся поудобнее.
— За это платил капитан тутошнего барона самолично. Неплохо заплатил, между прочим, на полстены бы потянуло.
— Кто обнаружил погибших?
— Капитан и обнаружил: — Бруно махнул рукой в сторону, где остался вдалеке древний замок. — Их же рукой подать от замка нашли. Когда-то, местные говорят, охота там была приличная, а теперь барону не до того: горюет. Сын…
— Я знаю, — перебил Курт. — Дальше.
— Ну, чего дальше-то? Баронские люди перестали зверье прореживать, оно и расплодилось. Страх потеряли — бегают, где хотят. Иду как-то по подлеску, а там тетерев — здоровущий, как хряк; пялится на меня, гад, и не улетает…
— Капитан, — напомнил Курт, пытаясь не позволить себе взбеситься. — Он нашел тела, и?..
— Так что бы вам с ним самим не поговорить? Он-то про себя, небось, лучше расскажет; а то потом выйдет, что я не то брякнул по глупости, и хана капитану…
— Это не твоя забота. Почему он обратился именно к тебе?
Бруно зло улыбнулся, кивнув через плечо на дверь трактира:
— А вы, майстер Гессе, прогуляйтесь по Таннендорфу, поспрошайте, не жаждет ли кто мертвяков поворочать. Посмотрим, много ли желающих отыщете.
— А ты, стало быть, жаждал?
— Да что я в самом деле, больной, что ли? Мне денег дали. Можно и поворочать.
— И много дали?
— Пять талеров.
За обмывание двух тел, облачение в саваны… Если Курт верно помнил общепринятые расценки, то два; в крайнем случае — два с мелочью, но уж никак не пять. Не полстены, конечно, тут бродяга приврал, но все равно немало. Подозрительно немало; а для провинции особенно.
Невольно подумалось: кстати, если Бруно уже не просадил все пять талеров на колбаски, он достаточно платежеспособен для того, чтобы оштрафовать его за неуважение к следователю…
«К делу», — строго одернул Курт сам себя, возвращая мысли к нужному предмету.
— Тела с места смерти забирал ты сам или все тот же капитан?
— Как же, так он и станет с крестьянскими трупами возиться, — фыркнул Бруно, почти с ненавистью глядя на то, как Курт разделывается с последней колбаской. — Наш святой для этого дела пожертвовал своего ишака, тележку взяли у одного из съеденных, а грузил, перевозил и все остальное — я сам. Ну, за такие деньги — в самый раз.
Плюс перевозка, уточнил Курт, дожевывая последний кусок; тогда, в общем, получается, что заплачено было не так уж много. Что это, в конце концов, пришло ему в голову — в первый же день раскрыть убийство двоих крестьян кровожадным капитаном-стригом, главой замковой стражи? Даже если подвергать рассмотрению эту версию всерьез, пришлось бы для начала задаться вопросом, чем он питался до сих пор — капитан-то уж не мальчик. Пил кровь из старого барона разве что…
