Кто это? Что это за фигурантка такая? Не торопись, добрый читатель, еще немного терпения, и ты в свое время узнаешь об этом из нашего повествования. Поэтому не надо спешить с накоплением знаний. Мы не раз убеждались в справедливости величайшей из истин: «Меньше знаешь – крепче спишь». А уж знать о чем-то ранее определенного тебе Высшей силой времени – вообще предосудительно. Может быть, поэтому такими торопыгами в свое время профессионально занялась инквизиция?
Итак, Понтий Пилат с супругой отбыл в далекую и таинственную, по словам знающих людей, Иудею.
Тут мы начинаем постепенно вводить в круговерть событий нового героя нашего повествования. Сменив на посту четвертого прокуратора Иудеи Валерия Грата, Пилат поселился в благополучном, населенном римлянами, греками, сирийцами, иудеями царственном городе Кесарии. Город тот был возведен на залитом солнцем и поросшем кипарисами морском побережье Иродом Великим и назван так в честь божественного кесаря Августа. Того самого цезаря Августа Октавиана, который принял от пращуров своих Рим кирпичным и оставил его потомкам великим беломраморным, наполненным великолепными статуями богов мегаполисом. Новый град Кесария изобиловал роскошными термами и фонтанами. В садах, окружавших резиденцию прокуратора, можно было встретить пугливых, хотя и приученных к человеку ланей, нервных самовлюбленных павлинов, любящих по утрам покричать отвратительными голосами; понаблюдать за любовными сценами неслышно скользящих по озеру лебедей; увидеть в зарослях заманчиво дремлющую белотелую Леду; встретить великолепно сложенную Артемиду с луком в нежных руках… В общем, почувствовать себя если не в раю, то в расслабляющем тело и раскрепощающем душу розовом сне, весьма и весьма далеком от суровой иудейской действительности с ее безумными мессиями и бьющимися в истерике пророками, где уже начал раскручиваться наш нехитрый сюжет.
Уже в Риме Пилат был много наслышан о странностях иудеев, их скрытном, мстительном живом Боге, якобы сотворившем небо, и землю, и зверей лесных, и скотов полевых, а главное – сотворившем человека. И, как понял Пилат, иудейская вера вовсе не походила на римское поклонение Юпитеру. Богатые римские евреи поясняли ему, что их вера – не просто вера, а духовное родство иудеев с Богом. О странностях Ягве, одарившего свой народ сотнями всяческих запретов и мелочных предписаний, много говорили и вернувшиеся в Рим из Сирии, Палестины трибуны, легаты, генералы и полковники, центурионы, командовавшие в Иудее легионами, когортами, центуриями. «Этот их Бог, Ягве, – говорили лихие вояки, – жесток и упрям, как римский центурион. И евреи послушны ему, как овцы. Их синагоги – это те же римские казармы, где вместо капралов командуют раввины».
Покопался Пилат до отъезда и в разных государственных документах, к которым смог получить доступ благодаря Сеяну. Естественно, интересовала его Иудея – кость в глотке Рима. Среди документов оттуда он наткнулся на давнишний донос кесарю о злодействах иудейского царя Ирода Великого. Тайный осведомитель доносил римскому императору о неподдающейся никаким объяснениям резне младенцев, которую устроил недалеко от Иерусалима, в маленьком городке Вифлееме, видимо, помутившийся рассудком царь. Никогда в жизни Пилат не слышал о подобном злодеянии. По приказу этого сумасшедшего иудей-ского царя его воины в течение нескольких дней умертвили четырнадцать тысяч вифлеемских младенцев в возрасте до двух лет. Пилат пытался доискаться до причины страшного злодеяния, но так и не нашел объяснения. Говорят, что Бог жестоко покарал Ирода за то злодейство – изверг сгнил заживо. Свидетели сообщали, что видели своими глазами, как их царя, еще живого, ели черви. И понял Пилат, что скучать в этой стране ему не придется.
Заняв резиденцию Грата в Кесарии, образованный, умный, осторожный Пилат, чтобы не нарушать здешних обычаев, много беседовал с местными иудеями, стараясь понять этот нервный, своенравный, верой и правдой служивший своему угрюмому Богу народ. Как губка вбирает воду, так вбирал в себя Пилат все, что слышал о слепой приверженности иудеев Слову Божию, по субботам возвещаемому народу во всех синагогах Иудеи. Пилат прочел Пятикнижие Моисеево, переведенное на греческий язык александрийскими евреями, выдававшими себя за греков. Копался в старых преданиях. И все, что узнавал, поражало просвещенного римского аристократа, изучавшего в юности Платона и Аристотеля, не чуждого к тому же мистерий Гермеса и Пифагора. И чем больше Пилат углублялся в иудейские предания, тем чаще озадачивал себя вопросом: что ждет его в этой таинственной стране, со столь запутанной историей, с блестящими царями-мудрецами и псалмопевцами, великими пророками, умевшими заглянуть за горизонт?
В Кесарии, уже после нескольких недель общения с представителями еврейской общины, знакомства с документами, составленными его предшественниками, читая священные иудейские книги, Пилат понял, что Юпитер, похоже, сыграл злую шутку с Римом, позволив ему войти в Иудею и наивно считать, что он навечно покорил этот странный, непонятный край. И приходили на ум крамольные мысли: не положит ли Иудея Рим на лопатки, как когда-то хилый пастух Давид из колена Иудина уложил, победил великана Голиафа? Очень странные мысли откуда-то приходили порой в мудрую голову игемона. Он попробовал было поделиться ими с наместником Сирии Вителлием, но, после того как тот стал его уверять, что в Иерусалимском Храме, в святая святых, покоится голова осла, которой этот вздорный народ поклоняется, желание философствовать с мудрым проконсулом у него отпало, и он решил сам отправиться в Иерусалим и там разобраться в своих сомнениях.
Глава 6
Проваливай в Кесарию, Пилат-свиноед!
На рассвете Пилат проснулся в своей военизированной палатке. Внутрь проникал запах от готовившейся на кострах солдатской еды. Пилат подумал, что давно уже не едал солдатской пищи, и ему стало весело и хорошо. Он вновь чувствовал себя молодым и здоровым, готовым к походной жизни и воин-ским подвигам настоящим римлянином. Как всякий римлянин, он любил солдатский быт, жизнь легионов, блеск шлемов и щитов, римскую удаль… Вчера он даже бросал копье в соломенного иудея и был не хуже своих центурионов. В Риме он совсем распустился: много читал, философствовал, дискутировал в термах с начинающим философом Сенекой, завернувшись в просторное полотняное покрывало, пил много вина, совсем забыл своего скакуна Фараона, по городу передвигался на носилках, умывался теплой водой, располнел.
А сейчас ему казалось, что он еще молод, что здесь, в поле, со своими центурионами он наконец снова на своем месте и рано ему еще оседать в Риме и вертеться перед императором на Палатинском холме.
