Камилла на барельеф не попал.
Он вырос вместе с «бэби-старз», но формально никогда не числился учеником знаменитой школы. В отличие от нас, усмехнулся Куртис, Камиллу никогда не приходилось всерьез задумываться над будущим.
– Вот я и вернулся.
Камилл никогда не был чужд патетике.
– Чтобы спасти гениев?
– Не язви.
Джинтано рассмеялся, показав крепкие мелкие зубы.
– Разве не вы всегда называли меня Зубастой маслиной?
Куртис кивнул. Он не торопился начать беседу. Он ждал чего-то. Может, тайного знака, может, жеста, пусть нечаянного, невольного, который подтолкнул бы их к предстоящему разговору.
– Хочешь знать, как я отнесся к смерти Анри?
– Разумеется, Рон.
– Боюсь, ответ тебя удивит.
– Все равно хочу знать.
– Ну да. Ты сейчас, наверное, прислушиваешься ко всему. Ты, наверное, весь во власти сладких воспоминаний, – усмехнулся Куртис. – Но ты же не кролик. Это кролики думают, что занимаются любовью. На самом деле их разводят. Доктор Гренвилл сумел объяснить нам мир, но, повзрослев, мы почувствовали, что объяснения никогда не бывают полными. Разве не так? Кроме того, мы почувствовали, наконец, скрытую режиссуру. А это бесит.
– Разве в «Брэйн старз» ходили одни мажоры? – возразил Камилл. – Ты же понимаешь, что мы должны быть вместе. Определить цель, добиться ее осуществления.
– А-а-а… Идеи Дэйва… «Неясные виденья прежних дней…»
– Гете! – обрадовался Камилл.
– У тебя хорошая память.
– Даже лучше, чем ты думаешь. Как там дальше? – Он нахмурился. – Ну да. «Все сущее мне зрится отдаленным, а все былое – вновь осуществленным…» Разве тебе не хочется этого?
– Может, и хочется. Но так не бывает.
– Только не вспоминай Гераклита, – Камилл улыбнулся. Он не форсировал разговор, но упорно гнул свое. – Стремление к интеллектуальной свободе понятно, но разве можно упрекать Дэйв в том, что он родился лидером? Это же не просто редкий талант. Это по-настоящему редкостный талант! Согласись, Рон, что именно Дэйв, при всех его слабостях, был душой всех блестящих начинаний, полностью преобразивших город. Разве не Дэйв стоял над душой Пат и ее мальчиков, когда пришла пора заняться конкретными чертежами? Разве не он помог разработать маршруты Говарду? Разве не он консультировал Дона, когда тот начал создавать медицинский центр? Разве не он вытаскивал Рэнда и Фостера из их анархических приключений? Нет, Рон, союз гениев – мощная сила! Единственная в своем роде! Я не могу примириться с тем, что такого союза больше не существует.
– «Ребята, возвращайтесь в Бэрдокк»! Да они нас на смех поднимут.
– Они вернутся, – твердо сказал Камилл.
– И согласятся обитать здесь?
– Это каждый решит сам для себя. Главное, определить дело. В нашем мире, меняющемся с такой быстротой, самое трудное сейчас – правильно оценить перспективу. На мне, к тому же, лежит ответственность за судьбу оставленной отцом фирмы. Мне меньше всех хочется блуждать в лабиринте. Понимаешь? Я хочу знать, что мой корабль именно идет туда, куда я его направляю. А для этого нужны правильные карты, надежный компас, наконец, звезды над головой.
– То есть, звезды должны стать символом твоего процветания?
– Нашего, Рон. Что плохого в таком варианте? В конце концов, все отношения «бэби-старз» с моим отцом строились не только на одной признательности.
– Это верно. «Я платил за твои капризы…» Мы его понимали. «Не запрещал ничего…» Точней, пожалуй, и не скажешь. Было за что любить Сиднея Маури. Но теперь я не уверен, что выход из лабиринта, построенного Дэйвом, можно найти с помощью компаса. Сам подумай, зачем компас в лабиринте? Тезей, насколько я помню, пользовался совсем другим путеводным средством.
– Мы должны научиться пониманию.
– И чем ты хочешь воздействовать на строптивых?
– А ты взгляни, – Джинтано-Младший извлек из бумажника конверт. – Это письмо моего отца. Так получилось, что оно попало мне в руки совсем недавно. Если мои доводы не убеждают меня, может убедят доводы Сиднея Маури?
«…Ты удивишься, сынок, получив это необычное послание.
Наверняка я буду уже слишком далеко. Уверен, что даже слишком далеко. Но потому и пишу, что надеюсь – ты все равно услышишь. Время идет. Скоро я в последний раз закрою за собой дверь кабинета. Не слишком радостно это осознавать, даже зная, что впереди меня ждет пробуждение. Но в другом времени. Но среди других людей.
А ты остаешься здесь – полный сил, полный энергии.
Но – один.
Наверное, ты плохо помнишь своего деда – полубродячего аптекаря, осевшего под старость в забытом Богом Бэрдокке. Старый Маури Дан Джинтано был истинным философом. Это он напитал мой мозг житейской мудростью. Это он подсказал мне, что за комфорт, который нам дарят прогресс и цивилизация, всегда приходится платить хаосом, развращающим умы. Всего лишь провинциальный аптекарь, но это не помешало ему рано понять главные причины вечной людской неврастении, склонность людей ко всякого рода комплексам. Твой дед, Камилл, верно предсказал будущий разброд умов, будущее великое смятение душ.
Проникшись его идеями, я сделал свои выводы.
Я занялся разработкой и производством нервно-психических препаратов. Я ставил крупно, и выиграл. Разве сегодняшнюю жизнь можно представить без той химии, что позволяет так называемым нормальным людям сохранять свою психику в равновесии? В этом великом деле фирма, которую я назвал в память деда (говорю об этом с гордостью), сыграла немаловажную роль.
«Фармаури».
А еще я понял, что будущим на самом деле будут владеть только те, кто сохранил строжайшую дисциплину ума, кто научился с наибольшей отдачей извлекать суть из всех наук и искусств. Вот почему поиски единомышленников привели меня к уже казалось бы отработанным идеям технократии.
В этих идеях многое до сих пор звучит заманчиво.
Государством следует управлять как фирмой? Несомненно. Власть должна быть сосредоточена в руках технической интеллигенции? Тоже нет возражений. Правда, вряд ли все так уж сразу пойдет как по маслу, ведь власть и правительство, как ты, наверное, понимаешь, это далеко не одно и то же. Правительство не управляет страной. Оно лишь латает дыры, постоянно возникающие в днище неуклюжего ковчега, называемого государством. Истинные правители, сынок, всегда стоят выше формальных правительств.
Моя почти случайная встреча с доктором Джошуа Гренвиллом закончилась заключением весьма необычного, но, как оказалось, прочного и жизнеспособного союза. Тем более, что общим оказалось наше увлечение биохимическими проблемами психологии личности вообще и гениальности в частности.
