Сински бросила взгляд на горстку оперативников из ПНР, которые брали пробы воды и снимали показания портативных приборов. Он прав.
– Мой знакомый, – продолжил Брюдер, – сейчас находится в хорошо оснащенной микробиологической лаборатории, и он только что подтвердил существование чрезвычайно заразного и ранее неизвестного патогенного вируса.
– Погодите! – перебила его Сински. – Как он мог так быстро получить образцы?
– Очень просто, – напряженным голосом ответил Брюдер. – Он взял на анализ свою собственную кровь.
Смысл услышанного Сински поняла мгновенно.
Вирус уже распространился по всему миру.
Лэнгдон шел медленно, чувствуя себя каким-то бесплотным: он точно смотрел необычайно явственный кошмарный сон. Что может быть опаснее чумы?
С тех пор как Сиена вылезла из катера, она ничего больше не сказала; она поманила Лэнгдона за собой по безлюдной дорожке, усыпанной гравием, которая уводила от пристани и от скопления людей.
Хотя плакать Сиена перестала, Лэнгдон чувствовал, что внутри у нее буря эмоций. Он слышал дальние сирены, но Сиена на эти звуки не реагировала. Она смотрела себе под ноги ничего не выражающим взглядом, словно загипнотизированная ритмическим хрустом гравия.
Они вошли в небольшой парк, и Сиена привела его в густую рощицу, надежно скрывшую их от посторонних. Они сели на скамейку, с которой был виден залив. На той его стороне над жилыми домами, которыми застроен холмистый берег, возвышалась древняя башня Галата. Город, как ни удивительно, выглядел отсюда спокойным и безмятежным – ничего общего, думал Лэнгдон, с тем, что, вероятно, происходит в водохранилище. Сейчас уже, предполагал он, Сински и группа ПНР скорее всего поняли, что опоздали и не смогут остановить чуму.
Сиена, сидя с ним рядом, тоже смотрела через залив.
– У меня не так много времени, Роберт, – сказала она. – Власти рано или поздно выследят меня. Но до этого я расскажу вам правду… всю, как она есть.
Лэнгдон молча кивнул. Сиена вытерла глаза и повернулась на скамейке к нему лицом.
– Бертран Зобрист… – начала она. – Он был моим первым возлюбленным. И он стал моим учителем.
– Мне это уже сообщили, Сиена, – сказал Лэнгдон.
Она посмотрела на него изумленно, но продолжила говорить, словно боясь потерять разгон:
– Я познакомилась с ним в восприимчивом возрасте, и его идеи и интеллект покорили меня. Бертран считал, и я с ним согласна, что наш вид стоит на грани катастрофы… что нам грозит жуткий конец и он приближается куда быстрей, чем кто-либо осмеливается признать.
Лэнгдон ничего не говорил в ответ.
– Все детство, – сказала Сиена, – я хотела спасти мир. И все мне говорили одно: «Спасти мир тебе все равно не по плечу, так что не пытайся, не жертвуй своим счастьем». – Она приумолкла, и по напряженному лицу было видно, что она едва сдерживает слезы. – Потом я встретила Бертрана – красивого, блестящего человека, который сказал мне, что нам по плечу спасти мир, мало того – это наша моральная обязанность. Он ввел меня в круг единомышленников – людей с потрясающими дарованиями и интеллектом… людей, поистине способных изменить будущее. Впервые в жизни, Роберт, я почувствовала, что не одна.
Лэнгдон мягко улыбнулся, понимая, сколько боли стоит за ее словами.
– Мне кое-что ужасное пришлось пережить до этого, – продолжила Сиена прерывающимся голосом. – Такие вещи трудно оставить в прошлом… – Она отвела взгляд от Лэнгдона и в смятении прикоснулась ладонью к бритой голове. Но затем собралась и опять повернулась к нему. – Может быть, поэтому единственное, что меня держит, – это вера в нашу способность стать лучше, чем мы есть… в нашу способность действовать ради того, чтобы избежать всеобщей катастрофы.
– И Бертран тоже в это верил? – спросил Лэнгдон.
– Свято верил. Бертран возлагал колоссальные надежды на человечество. Он был трансгуманист, он был убежден, что мы стоим на пороге великолепной переходной эпохи, когда человек станет иным. Его ум был обращен в будущее, он заглядывал в него и видел то, что мало кто способен даже вообразить. Он понимал, что возможности технологии поразительны, верил, что за несколько поколений люди как биологический вид могут перемениться радикально. Что генетика может сделать нас здоровее, умнее, сильнее и даже способнее к состраданию. – Она помолчала. – Но он видел одно препятствие. Он не думал, что нам отпущено достаточно времени для осуществления этой возможности.
– Перенаселенность… – промолвил Лэнгдон.
Она кивнула:
– Мальтузианская катастрофа. Бертран не раз говорил мне, что чувствует себя святым Георгием, пытающимся убить хтоническое чудище.
Лэнгдон не понял, что она имеет в виду.
– Медузу?
– Да – в метафорическом смысле. Медуза, как и все племя хтонических божеств, потому живет под землей, что связана с Матерью Землей напрямую. Хтонические существа всегда считались символами…
– Плодовитости, – догадался Лэнгдон, удивляясь, как это не пришло ему в голову раньше. Деторождения. Многолюдства.
– Да, плодовитости, – подтвердила Сиена. – Бертран уподоблял хтоническому чудищу нашу самоубийственную склонность к бесконтрольному размножению. Он говорил о переизбытке потомства как о чудище, которое маячит на горизонте… с которым надо начинать борьбу сейчас, пока оно не пожрало нас всех.
Наша сексуальная энергия оборачивается злом для нас самих, подумал Лэнгдон. Хтоническое чудище.
– И Бертран решил сразиться с этим чудищем… но каким оружием?
– Поймите, прошу вас, – сказала она, пытаясь оправдаться, – из этого положения простых выходов нет. Приходится жертвовать меньшим, чтобы спасти большее, а это всегда тяжелое, неприятное дело. Человек, отрезающий ногу трехлетнему ребенку, страшный преступник… если только он не врач, который спасает ребенка от гангрены. Иногда необходимо выбирать меньшее из двух зол. – К ее глазам опять подступили слезы. – У Бертрана была благородная цель, в этом я убеждена… но средства…
Она отвернулась. Она была на грани срыва.
– Сиена, – негромко, мягко проговорил Лэнгдон. – Мне надо понять, что произошло. Объясните мне, что Бертран сделал. Что он выпустил в мир?
Сиена опять посмотрела на него; в ее нежных карих глазах стоял мучительный страх.
– Он выпустил вирус, – сказала она. – Вирус особого типа.
У Лэнгдона сперло дыхание.
– Какой вирус?
– Бертран создал так называемый вирусный вектор. Это вирус, специально сконструированный для того, чтобы вносить в атакуемые клетки генетическую информацию. – Сиена помолчала, давая ему время усвоить услышанное. – Вирусный вектор… не убивает клетку-хозяина… а внедряет в нее определенный элемент ДНК, по сути дела модифицируя ее геном.
