зря. Эти русские, они ребята серьезные. И грубые. Было бы очень некстати, если бы они тебя повинтили. Совсем некстати. Тебе бы это не понравилось.
– А как там Куваяма и платформа?
– Платформа, говоришь? – Блэкуэлл подошел к кровати и почти навис над певцом. – Знаешь что, Рез, я видел тебя в обществе таких баб, что я бы с ними срать в одном поле не стал, ни самой темной ночью. Но так это были по крайней мере бабы. Люди. Ты слышишь, что я говорю?
– Слышу, Кити, прекрасно слышу. Я знаю, как ты к этому относишься. Но ты еще изменишь свою точку зрения. Такие уж, Кити, наступают времена. Новые времена. Новый мир.
– Я ничего такого не знаю. Мой папаша состоял в профсоюзе маляров и докеров, секция докеров. Когда я пошел по кривой дорожке, это разбило его сердце. Он умер как раз перед тем, как ты вытащил меня из секции «Б». Он бы очень порадовался, что я принял на себя ответственность. За тебя, Рез. За твою безопасность. А вот теперь я уже и не знаю. Может, он и не стал бы особо радоваться. Может, он сказал бы, что я подтираю сопли придурку с чрезмерно раздутым самомнением.
Рез спрыгнул на пол одним длинным кошачьим движением и встал перед Блэкуэллом, положив руки на его огромные плечи.
– Но ведь ты только так говоришь, Кити, ты так не думаешь, верно? В Пентри же ты так не думал. Когда ты пришел за мной. И когда я вернулся за тобой – тоже не думал.
Блэкуэлл открыл было рот для ответа, но в этот самый момент встал Ямадзаки, чтобы надеть аварийно отремонтированный пиджак. До предела вывернув шею, японец близоруко прищурился на сверкающие золотом булавки – и вдруг почувствовал, что все на него смотрят. Он смущенно прокашлялся, несколько раз моргнул и сел.
В комнате повисла тишина.
– Не по делу, Роззер, – сказал наконец Блэкуэлл.
– Ну, ладно. Перегнул я немного. Понимаю. – Рез улыбнулся и хлопнул охранника по плечу. – Так что все-таки с Куваямой? С платформой?
– У него была там своя бригада.
– А что наши веселые гости?
– Вот тут малость странно, – нахмурился Блэкуэлл. – Комбинатские, Рез. Говорят, что мы что-то там у них украли. Во всяком случае, тот, с кем я успел побеседовать, ничего больше не знал.
По лицу Реза скользнуло удивление, тут же, правда, исчезнувшее.
– Отвези меня в отель, – сказал он.
– Мы еще там прочесываем. Я свяжусь с ребятами… – Взгляд на огромные стальные часы. – Минут через двадцать.
Момент казался вполне подходящим.
– Я пойду приму горячий душ, – сказал Лейни, направляясь мимо Блэкуэлла к двери. – В ребрах, похоже, трещина. – Будто не слышат. – Буду нужен, так свистните.
Он открыл дверь, вышел в коридор, закрыл ее за собой и поковылял в сторону (вроде бы) лифта.
Не вроде бы, а точно. Войдя в лифт, он привалился спиной к зеркальной стенке и тронул кнопку своего этажа.
Лифт сказал что-то ласковое и утешительное. По-японски.
Дверь закрылась. Лейни закрыл глаза.
Мягкий толчок остановки, дверь открылась. Лейни открыл глаза. Вышел, повернул не туда, куда надо, затем – туда, куда надо. Нащупывая в кармане бумажник, где лежит ключ. Вот, все на месте. Ванна, горячий душ, по мере приближения к номеру эти понятия становились все более абстрактными. Спать. Вот именно. Раздеться, лечь и вырубиться.
Он затолкнул ключ в паз. По нулям. Еще раз. Щелк.
Кэти Торранс сидит на его кровати. Улыбнулась. Указала на экран, на фигуры на нем. Одна из фигур – он сам, голый. С эрекцией, превосходящей все разумные пределы. Лицо девушки смутно знакомо, но никак не вспомнить. А уж такого, что на экране, он точно никогда и ни с кем не выделывал.
– Заходи, – сказала Кэти, – чувствуй себя как дома. На это стоит посмотреть.
– Это не я, – сказал Лейни.
– Знаю. – Кэти явно наслаждалась ситуацией. – У него гораздо больше. Я прямо мечтаю посмотреть, как ты это будешь доказывать.
Кья торопливо надела наперстки, гляделки, кивнула Масахико, и он вернул ее в свою комнату. Тот же самый мгновенный переход, мигающая иконка Венеции… Кроме Гоми-боя, там был еще кто-то, хотя сперва она его не увидела. Только этот стакан на столе, где его раньше не было, проработанный с куда большим разрешением, чем все остальное в комнате: грязный, захватанный жирными пальцами, со сколом у края, ко дну что-то присохло.
– Эта женщина… – начал Гоми-бой, но тут кто-то откашлялся. Странное, сухое дребезжание.
– Вы интересная юная особа, – сказал голос, непохожий ни на что, что Кья когда-либо слышала, потусторонний, приглушенный скрежет, который, пожалуй, можно бы было скомпилировать из библиотеки сухих, еле слышных, случайных звуков. Чтобы долгие гласные – из пения проводов на ветру, а согласные – из стука сухих листьев об оконное стекло. – Юная особа, – повторил голос, за чем последовало нечто совсем уж неописуемое, наверное смех.
– Это Этруск, – сказал Масахико. – Этруск вскрыл для нас подотчетный счет твоего отца. Он весьма искусен.
Что-то там, на секунду. Вроде черепа. Над грязным стаканом. Кривая, пренебрежительная улыбка.
– Пустое…
Презентация, вот и все. Вроде как Сона – на ней, как она себя рисует, никогда не сфокусируешься. В этом роде, но доведено до крайности. Уйма работы по звукам. И все равно, сказала себе Кья, мне это не нравится.
И повернулась к Масахико:
– Ты привел меня сюда, чтобы познакомить с ним?
– О нет, – сказал Этруск («О» – многоголосый хорал). – Я просто хотел на вас взглянуть. – И та, вроде смеха, штука.
– Эта женщина, – повторил Гоми-бой. – Ты сама организовала встречу с ней? В отеле «Дай»?
– Нет, – качнула головой Кья. – Она проверила такси, так что ты совсем не такой хитрый, как хотел бы думать.
– Вот-вот. – Как два камешка, брошенные в мраморную чашу пересохшего фонтана.
Кья всмотрелась в стакан. На его дне свернулась сороконожка, огромная, тошнотворно-бледная тварь. С крошечными нежно-розовыми руками…
Стакан исчез.
– Прости, – сказал Масахико. – Он хотел на тебя посмотреть.
– Кто эта женщина в отеле «Дай»? – Мультяшковые глаза Гоми-боя светятся пониманием, но тон довольно жесткий.
– Мэриэлис, – ответила Кья. – Ее бойфренд стакнулся с этими русскими. Штука, за которой они охотятся, лежит там, в моей комнате.
– Какая штука?
– Мэриэлис говорит, это наноассемблер.
– Сомнительно, – поморщился Гоми-бой.
– Поди скажи это русским.
– Как бы там ни было, у тебя есть контрабанда, да? В том номере?
– У меня есть нечто, им нужное.
Гоми-бой страдальчески скривился и исчез.
– Куда он вдруг?
– Это меняет всю ситуацию, – сказал Масахико. – Ты
