Довольно быстро они наладили связи с типографией в Электростали, подбросили туда мяса и картошки из Хлевенского района Липецкой области, и сумели до Нового года выпустить «Охотника за тронами» Балязина, набор ее был сделан еще Юсовым через генштабовских полиграфистов.
Небольшая книжная инъекция поддержала моральный тонус «Отечества».
Потом, в романе «Вечный Жид» Агасфер расскажет сочинителю об истинной роли, которую сыграл Сорокоумов в путче, затеянном Федотовой, Павленко, Литинским и другими.
Проблемы постоянно росли, добывалась бумага, картон, бумвинил, фольга, монтировался и озвучивался фильм «Убить Скорпиона» — первенец киностудии, запускались новые книги, теперь уже без Никитина, главного редактора, который сбежал еще в декабре и увел с собой Антипову, которую Станислав Гагарин превратил из корректора в литре да.
Приходили новые люди, избавлялись от старых… Дело расширялось, «Отечество» обрастало связями, возможности его росли.
Станислав Гагарин перестал уже раздражаться от того, что он всегда оказывается прав. Окончательно его успокоила история последнего магната, рассказанная Скоттом Фицджеральдом, он перечитал этот незаконченный роман.
Но порой приходили сомнения. Правда, носили они местный характер, по большому счету сочинитель никогда не сомневался. Только ничто человеческое не было ему чуждо, и порой хотелось посоветоваться, потолковать за жизнь с мудрым человеком.
Таким советником стал для него в последнее время Иосиф Виссарионович.
Но товарищ Сталин не появлялся.
Писатель ждал его Седьмого ноября, надеясь, что они неким образом вместе отметят революционный праздник, как никак, а оба состояли в одной партии.
Иосиф Виссарионович не пришел.
Затем Станислав Гагарин подумал вдруг, что встреча произойдет 22 декабря, в день, когда вождю исполнилось сто одиннадцать лет.
До конца этих суток писатель помнил о том, какая дата на дворе, но Сталина не было.
Не появился вождь и в Новый год, не пришел и седьмого января, в Рождество Христово, объявленное бывшим коммунистом Б-сом Ельциным прогульным днем. Утром седьмого января, для «Отечества» он был рабочим, Станислав Гагарин отправился с официальным визитом к первому секретарю Одинцовского горкома партии.
Было у писателя-коммуниста искреннее намерение протянуть руку дружбы лидеру местных партийцев. Он и протянул, и конкретные дела наметил, совместные действия предлагал. Николай Дмитриевич Гудков со всем будто бы соглашался, тут и Сергей Федорович Жидких, предгорсовета и недавний еще одинцовский генсек, вроде бы невзначай вошел, поддакивал, надо, мол, объединяться, но тем дело и кончилось.
До сего дня, когда 24 апреля 1991 года Станислав Гагарин продолжает писать роман «Вторжение», никаких ответных действий со стороны партийного горкома не последовало.
Добавим, что и в июле, когда писатель правил эти строки перед отправкой в набор и вовсю предпринимательски взаимодействовал с весьма толковыми, удивительно деловыми мужиками из Пятого подъезда Старой площади, в Никитниковом переулке, с Одинцовским горкомом контактов у него не было никаких.
«Ладно, — подумал сейчас писатель, отвлекаясь от минувших событий, — отпразднуем в пятницу 26 апреля первую годовщину, и двинусь к Гудкову сызнова… Комедия! На прошлой неделе договорились о совместной коммерческой деятельности с Управлением делами ЦК КПСС, а с родным горкомом не найдем общего языка…
Так вот приблизился и день рождения писателя — 29 января исполнилось ему пятьдесят шесть лет. Вроде бы давно уже не мальчик, только энергию в себе ощущал сочинитель мощности небывалой. Он испытывал некое общее обновление — ив презренной, так сказать, плоти, и в нестандратных мыслях-подходах, и в чувствах, в особом видении мира, и в тех обиходных прелестях, которые буде они наличествуют позволяют воскликнуть: «Хорошо живется на белом свете!»
Разумеется, существовал Станислав Гагарин не в пустоте, и вместе с остальными здравомыслящими негодовал по поводу дикого разгула дерьмократии — разухабистой и абсолютно неконструктивной митинговой стихии, безудержной и вовсе небезопасной в смысле политического сплочения общества, чурался писатель и болтовни неорадикалов, любыми средствами добивающихся власти.
Раздражала нерешительность Президента, его неумение — или нежелание?! — поставить точки над «i», ну хотя бы в январской вильнюсской заварушке, когда главе государства сам Бог велел воспользоваться событиями и ввести на территории Литвы чрезвычайное положение.
29 января «Красная звезда», которая за годы перестройки превратилась в серьезную газету с собственным мнением, здравомыслящими политическими обозревателями, из которых более других нравился Станиславу Гагарину давний его знакомец Вячеслав Лукашевич, поместила Указ Президента «О мерах по обеспечению борьбы с экономическим саботажем и другими преступлениями в сфере экономики».
Радовало уже то, что запретные до того слова — экономический саботаж! — были наконец официально произнесены.
Поместила газета и комментарий генерала Соломатина из Генерального штаба Вооруженных Сил СССР по поводу вводимого с первого февраля совместного патрулирования милиционеров и военных. Вой по этому поводу со стороны желтой прессы начался еще в начале года и достиг апогея, хотя разгулявшаяся уличная преступность со всей очевидностью требовала наведения порядка в городах.
Впрочем, либералы, оборзевшие от критического заполошья дерьмократы действовали в русле провозглашенной ими доктрины: чем хуже — тем лучше. И потому ихняя «Независимая газета» истерически сообщала, что под Москвой размещается сто пятьдесят тысяч морских пехотинцев, хотя в действительности на всех флотах Державы находилось «черных беретов» в десять с лишним раз меньше.
«Вовсе неплохо бы перебросить морскую пехоту в Москву, — подумал, усмехнувшись, Станислав Гагарин, вспомнив недавнюю баталию на «Великой Руси». — Только зачем так много? Хватит двух взводов. Один послать в Кремль, другой на Краснопресненскую набережную. Вот и обеспечим порядок в Отечестве. Нет среди военных смелых и решительных генералов? Поручите операцию мне, майору морской пехоты…»
Шутка, конечно, но писатель отдавал тебе отчет в том, что для укрепления и реализации конституционной власти крайне необходима сильная воля, убежденная в приоритете государственности. А сей фактор неизменно связан с насилием, ибо государство — аппарат принуждения, желают этого охломоны из охлократов или не очень.
