— Ты помнишь, когда мы встречались в последний раз? — спросил Мартин вместо приветствия. Он словно подслушал его мысли, и Нат не сдержал легкой дрожи. Голос у Мартина был высокий, чуть хрипловатый и звучал нетерпеливо, сдавленно.
— В девяносто восьмом, в Нью-Йорке, на встрече выпускников, — тотчас ответил Нат.
— Точно. Хотел бы я знать, кто выбрал для вечеринки этот кошмарный бар?
— Карл. По-моему, это был он.
— Насколько мне известно, это единственный вечер, который я провел в обществе стриптизерш… — В его интонации была какая-то недоговоренность, и Нат промолчал, ожидая, что Мартин что-нибудь добавит.
— Эти шлюхи нарочно выставляли себя напоказ, а вы и уши развесили!
Знакомая песня, подумал Нат. Мартин всегда хватался за добродетель и моральные ценности, когда ему нужно было продемонстрировать свое превосходство над Натом и его друзьями и оправдать собственные скромные успехи на любовном поприще. Столько лет прошло, а уязвленное самолюбие все еще не давало ему покоя!
— Времена меняются…
— Нет! — с горечью перебил Мартин. — Просто люди становятся старше, а их желания, словно тени, становятся все длиннее, по мере того как жизнь клонится к закату.
Слушая эту неожиданную сентенцию, Нат случайно уронил взгляд на руки Мартина. Маленькие, иссохшие, почти прозрачные. Волосы тоже странные, влажные, спутанные, словно мох на болоте, и тускло-рыжие, как и у сына. Нат даже подумал, что это парик, но потом решил, что на исходе XXI столетия парики наверняка уже вышли из употребления.
Потом он вспомнил, как однажды разглядывал фотографии старейших людей планеты. Тогда он был буквально зачарован столь внушительным возрастом, и ему не казались уродливыми ни печеночные бляшки величиной с блюдце, ни старческие бородавки, ни красновато-бурые пигментные пятна, из-за которых кожа этих стариков походила на хрупкий древний папирус с записанной на нем летописью. Впоследствии у него самого было несколько пациентов, перешагнувших столетний рубеж, и Нат нередко навещал их просто так, по собственному почину. У них были исхудавшие, неспособные ходить ноги и скрюченные, словно птичьи когти, пальцы, да и сами они напоминали каких-то доисторических ящеров, и только в глазах горели яркие огоньки несломленного, живого духа. Сейчас Нат невольно сравнивал их с Мартином Рэндо, у которого в его сто семь была пружинистая походка сорокалетнего мужчины, восстановленные по последней методике суставы и отличные мускулы и который тем не менее производил впечатление основательно разложившегося трупа. Нату даже почудилось, что он чувствует исходящий от Мартина сладковатый трупный запах, хотя, скорее всего, это просто игра воображения. Было что-то абсурдное и глубоко противоестественное в том, что плоть, которая давно должна умереть, продолжала жить.
Да, подумал Нат, похоже, старость давно сделалась для Мартина пугалом — предметом и причиной навязчивых страхов. Он пытался обмануть ее, но вместо этого обрек себя на жизнь, в которой каждый день превратился в сражение со смертью, с неумолимым и неизбежным приближением конца. В своем стремлении одержать победу в этой гонке Мартин пускался на все новые уловки и в конце концов сам загнал себя в ловушку. Он избежал могилы, но и живым тоже не был. Вместо того чтобы жить или умереть, Мартин Рэндо остановился в преддверии ада и теперь отчаянно цеплялся за это призрачное существование, каждый день которого был отнят им у других — у тех, кого он погубил на пути к своей заветной цели.
Пока Нат размышлял, Мартин опустился в массивное позолоченное кресло, похожее на трон, отчего его тщедушная фигурка стала казаться еще меньше.
— Поговори со мной, Нат! — требовательно сказал он. — Мы с тобой встретились поколение спустя, и нам есть о чем поговорить. Ты, Нат, выдающееся и самое значительное достижение ученых «Икора», а я — глубокий старик, жизнь которого висит на волоске. Но я — гений, а ты мое создание. Ты тварь, а я — творец. — Он рассмеялся, жутко и с вызовом. — Ты хотел повидать меня. Так что же тебе нужно?
— Я хочу знать — это ты устроил так, чтобы меня убили?
— Да, я. Тебя застрелили, кажется, — сказал Мартин небрежно.
— Но убийца работал на тебя.
— Разве? — Мартин заговорил таким тоном, словно ему было невыразимо скучно, а обсуждаемая проблема имела значение столь ничтожное, что о ней и упоминать-то не стоило. Это его безразличие — то ли притворное, то ли подлинное — делало его похожим на какого-то хитрого мелкого зверька, который роется в помойке в поисках лакомых объедков, не замечая — и не желая замечать — ничего вокруг.
— Когда меня застрелили, у меня в руках были доказательства твоих контактов с доктором Вассерстромом. Я абсолютно уверен, что застреливший меня подросток действовал по твоему наущению.
Деликатно прикрывая рот ладонью, Мартин зевнул и показал Нату на небольшой диванчик напротив. Когда Нат сел, расстояние между ним и его врагом сократилось до каких-нибудь шести футов и он снова почувствовал пробуждающуюся мощь тела. Ему пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы взять себя в руки и усмирить рвущуюся на свободу ярость тренированных мышц.
— Ты, наверное, обратил внимание на мой дом, — сказал Мартин. — Тебе я могу признаться, что эта подделка — точная копия особняка, который стоял здесь до 2045 года, когда ураган Хильда стер его с лица земли. Я восстановил его, использовав, разумеется, самые современные материалы. Стены особняка отлиты из армированного смолобетона, поэтому внутренние помещения полностью герметичны, и наружный воздух сюда не проникает. Должен сказать, что создавать подделки вообще намного проще. Да и служат они дольше, чем оригиналы. За свою долгую жизнь я много раз в этом убеждался.
— Вот как? — Нат с иронией приподнял брови.
Мартин Рэндо усмехнулся:
— Ну и что ты хочешь от меня услышать? Чтобы я признался? Какое значение все это имеет теперь?
— Это, наверное, довольно странно… — проговорил задумчиво Нат.
— Что именно?
— Жить вне этики и вне морали.
— Что-то ты не слишком часто вспоминал о морали, когда мы были в Гарварде.
— О чем ты, Мартин?
— О женщинах, разумеется. О всех тех женщинах, которым ты разбил сердце, а потом бросил. И насколько мне помнится, совесть тебя не очень мучила.
— Господи, Мартин! — воскликнул Нат. — Ведь мы же были совсем юными!
— Все правильно. Ты был молодым, красивым и крутил любовь с несколькими девушками сразу. Потом ты нарезвился и нашел свою единственную… Как все просто, Нат, а?! Кстати, как ее звали?
— Мне кажется, ты знаешь, как ее звали.
