– Ага, – пробормотал Глеб. – Ладно, бог с ними, с политиками. Допустим, из музыкантов? Или актеров?
– Стинга. Мэрилин Монро. Чарли Буковского. Хантера Томпсона.
– Мэрилин Монро знаю, – пробормотал Студеникин. – Остальных не знаю. Кто такие?
– Долго рассказывать. Титаны далекого прошлого.
– А Элвиса угостил бы?
– Можно.
– Майкла Джексона?
– Чуть-чуть. За то, что правильно помер.
– Гришу Дно?
– Нет. Он разбогател при жизни, так у русских художников не принято.
– Леонардо?
– Ну, Леонардо, наверное, сам бы меня угостил.
– Согласен. Что скажешь насчет спортсменов?
– Третьяка и Зидана. Это из древних. А из новейшего времени – Сару Бейкер. Великая женщина. Сто четырнадцать побед, и все нокаутом.
– А этого, который… десятикратный чемпион по боям без правил в невесомости…
– Джо Уайт? Можно.
– Иван Крышоедов? Непобедимый геймер?
– Точно.
– Марадона?
– Он же кокаин нюхал. Его бы не вставило.
– Пеле?
– Нет. У него все было в порядке. Вот Гарринчу, умершего в нищете, угостил бы.
– А, например, Билла Гейтса?
– Никогда. Но вот Стива Джобса – обязательно.
– Калашникова?
– Накормил бы от пуза. Как лучшего оружейника за всю историю человечества.
– Гагарина?
– И Леонова.
– А Армстронга?
– А его за что?
– За то, что первым ступил на Луну.
– А он туда ступил?
– Но ведь место высадки нашли.
– Кто нашел? Американцы нашли?
– Ну… Да.
Денис криво усмехнулся.
– Вот то-то и оно.
– Принцессу Диану? – спросил Глеб.
– Вряд ли. Лучше – бабку. Елизавету. Крутая была бабка, слов нет.
– А, допустим, Фердинанда Порше?
– Тогда и Энцо Феррари.
– Доктор Элшаддай?
– Отец Андроидов? Согласен.
– Шварценеггер?
– Однозначно – нет. Малый за жизнь сделал три карьеры, зачем ему что-то еще?
– Симона Горского?
– Точно.
– Достоевского?
– Обязательно, от души.
– Ивана Грозного?
– Я же сказал: всех тиранов, кроме Сталина. Его мой дед ненавидел, потому что дед моего деда заживо сгнил, по приказу Сталина, в таком месте, где даже бактерии не живут.
– Ладно. Закончим про тиранов. Ван Гога?
– Да. Но до того, как он отрезал себе ухо.
– Пикассо?
– Нет. Лучше Модильяни.
– Он тоже рисовал?
– Да. Только Пикассо умер в шоколаде, а Модильяни – в нищете.
– Афоню Веретено?
– Нет. Меня его музыка не вставляет.
– Меня тоже, но он – гений.
– Какой же он гений, если не вставляет?
– Ладно, пусть. А Сальвадора Дали?
– Нет. Но Галу, его жену, – да, угостил бы.
– А, допустим, Ли Кьонг Минь?
– Да. Мужик нарисовал три тысячи фильмов, не выходя из дома.
– Да, это сила. А из поэтов?
– Высоцкого. Чтоб не мучился. И Бродского.
– Артема Переверзева?
– Нет. Я не верю в биомеханическую литературу. Книги не должны визжать и подпрыгивать.
– Джона Леннона?
– Да. Но без Йоко.
– Нет, ее тоже надо. Ее все ненавидели…
Студеникин усмехнулся, потер ладонью щеки и нос. Его лицо продолжало отекать, вся левая сторона съехала в нелепой ухмылке, глаза сделались стеклянными. Он сорвал крышку с очередной фляги, налил воды всем троим, протянул полный стакан Тане – она небрежно, даже брезгливо отмахнулась. То ли от стакана, то ли от Студеникина.
– Ты не выглядишь радостным, Глеб, – произнес Денис.
Студеникин посмотрел мрачно, оценивающе.
– Угадаешь, куда я ночью иду?
– К Постнику?
– Да.
– Я так понял, он твой главный клиент.
– Есть и другие, – сухо произнес Студеникин. – Хочешь знать, что заказал Постник?
Денис пожал плечами.
– Ничего, – сказал Глеб. – Приходи, говорит, пустой. Только обязательно один. И никому не говори, что ко мне пошел. Никто не должен знать. Ни друзья, ни коллеги по бизнесу. Если, говорит, кому-нибудь расскажешь, сам потом пожалеешь.
– Может, подстава?
– Может, и подстава.
– А зачем ты тогда Хобота…
Глеб ухмыльнулся.
– Хоботу я скажу, что заказ отменили. И Тане тоже так скажу. Она уснет, а я пойду тихо. А Хобота я отправил не для того, чтоб он поставку собирал.
– А для чего?
– Надоел.
Глеб встал, размял плечи, сделал несколько танцевальных движений. Танцевать он не умел.
Денис тоже не умел.
– Хобот – надежный пацан, – сказал Глеб. – Даже надежнее тебя. Помнишь старую поговорку насчет того, с кем в разведку идти? Вот бывает – смотришь на человека и понимаешь, что ходил бы с ним в разведку хоть каждый день. А сядешь за стол, выпьешь, – а вам говорить не о чем…
Таня расстегнула пуговицу на рукаве Дениса; он посмотрел осуждающе – она показала ему язык.
– А зачем ты тогда мне рассказал? Про Постника?
– Чтоб ты знал.
– Но он просил…
– Мало ли чего он просил, – сказал Глеб. – У него своя жизнь, у меня – своя.
Когда он пришел, мать смотрела телевизор. Это Вовочка приохотил ее к телевизору, с осуждением подумал Денис. Она вообще сильно опростилась в последнее время. Даже в баню стала ходить. Но с Вовочкой, наверное, ей все-таки лучше, чем без Вовочки.
Сам Вовочка, к счастью, отсутствовал. В ночь с воскресенья на понедельник он всегда ночевал у себя, на благопристойном шестом этаже. Чтоб ровно в восемь утра начать выполнять свои странные трудовые обязанности. Денис часто собирался спросить у бойфренда матери, в чем, собственно, заключается работа налогового инспектора в безналоговой зоне, но так ни разу и не спросил.
Мать сидела спиной к двери, в кресле, неподвижно – видимо, только что приняла цереброн. Дениса не заметила. Под цереброном она была сама не своя. Денис вспомнил, как однажды, примерно год назад, проглотил одну таблетку цереброна, из любопытства, и как потом мучился головной болью и тошнотой. Матери ничего не сказал, но стал жалеть и уважать, хотя она была сама виновата. Зачем принимала концентрат мякоти?
Впрочем, тогда, в старые времена, все жрали концентрат мякоти. И родители Дениса. И родители Тани. И родители Хоботова. Глеб Студеникин в одиннадцать лет остался без отца и матери, но точно знает, что они тоже жрали концентрат.
Теперь старшее поколение спасается цереброном. Лучше головные боли, чем расчеловечивание.
Экран переливался красками: общероссийский Нулевой канал вещал в отличном качестве. Давали вечерний блок актуальных интервью: гость студии – некто суровый, в грубо сшитом сюртучке – веско формулировал, делая простые выразительные жесты, а ведущий шоу кивал и поддакивал. Сюртучок гостя, правда, был самую малость слишком грубо сшит, а формулировки самую малость слишком веские, а жесты слишком простые, а визави кивал хоть и с умным видом, но тоже слишком истово.
