– Т-ты сам-то не нервничай, брат… Ну, хорошо, допустим, соучастник. А проблема в чем?
– Проблема в том, что это неизвестно… Хорошо, протокол потом посмотришь, а пока расскажу сам. Барбара Греф утверждает, что после последнего допроса к ней у церкви подошла женщина и велела ей опровергнуть свои показания. Якобы обещала превратить ее жизнь в ад, если она не отречется от своих слов, а если отречется, обещала наградить. Вот так.
– Ну. Женщину н-нашли?
– А дело в том, что, по утверждению свидетельницы, женщина не местная; по крайней мере, она ее раньше не видела… Если она ее вообще видела, и это, повторяю, не ее разыгравшееся воображение или желание помочь суду даже и лжесвидетельством. Сам понимаешь, что мы в некотором затруднении. Простые меры ни к чему не привели, никто больше женщину, подходящую под данное Барбарой описание, не видел.
– П-понимаю…
– Пытать саму свидетельницу? Она скажет, что угодно, когда окажется под пыткой. И даже если все сказанное правда, может взять свои слова назад лишь из страха.
– Нет, это н-не выход. А что обвиняемый?
– Ну что – обвиняемый… Как ты думаешь? Сама невинность. «Какие соучастники? Я не колдун»…
Когда приоткрылась дверь, все три фигуры повернули головы к вошедшему синхронно и так же одновременно выдохнули:
– Наконец-то!
– Прошу меня простить, – секретарь поспешно склонился, складывая на стол стопки исписанных листов.
– Дайте-ка…
Бумага зашуршала, переходя из рук в руки; секретарь притих в своем углу, без нужды перебирая перья. Тишина парила долго, тяжело повиснув под камнем сводов. Секретарь неподвижно замер и смотрел перед собой, изредка скашивая взгляд на трех людей за столом.
– Н-да-а… – вздохнула, наконец, фигура слева и, отложив лист протокола, снова сложила ладони на столе. – Откровенно г-говоря, я ожидал увидеть очередную провинциальную тяжбу.
– Ты так мало мне доверяешь, брат?
– Что ты. Просто слишком часто в последнее время ты стал обращаться за п-помощью ко мне там, где можно обойтись своими силами, а ты, – поклон вправо, – брат, уж прости меня, бываешь слишком нерешительным временами.
– Да что уж тут. Я и сам знаю. Но неужели скажешь, что здесь все просто, и мы напрасно тебя потревожили?
– Не скажу. Дело д-действительно непонятное. Оно и просто, кажется, а все-таки сложно… – невидимые в полумраке глаза нашли секретаря, и капюшон кивнул: – Пусть ведут.
Дверь за секретарем закрылась с таким тяжким скрипом и лязгом, что фигура слева обернулась.
– Н-да… И… Вопрос немаловажный, б-братья: протокол дознания – без купюр?
– Конечно. Ведь протоколы только для сугубо внутреннего пользования; все точно, от первого до последнего слова, как же иначе.
– По-разному, брат, по-разному… – один из листов снова зашуршал под руками. – Бывает и так, что не все можно д-доверять бумаге. Господь наградил вас проницательностью, но кое-что, братья мои, достигается опытом и знанием определенных правил… Почему вам и п-пришлось, собственно, посылать за мной.
* * *
Вопрос. Хочешь ли ты сознаться в сотворенном тобой бесчинстве прямо, откровенно и добровольно, чтобы облегчить свою участь и получить прощение Господа?
Ответ. Мне не в чем сознаваться, я ничего не сделал, я не знаю, за что я здесь.
В. Травы, порошки и мази, найденные в твоем доме, все ли принадлежат тебе, или что-то из них тебе незнакомо?
О. Я не знаю, я просто не могу знать этого – я ведь не видел, что у меня забрали. Если вы мне покажете что-то, я тогда смогу сказать, мое оно или нет, но я не могу знать обо всем, что можно найти в моем доме. Ведь если кто-то хочет меня оклеветать, мне можно подбросить все что угодно – меня почти не бывает дома.
В. По какой причине?
О. Потому что я собираю травы, я почти всегда в полях или в лесу.
В. Зачем ты собираешь травы?
О. Я просто знаю, какие из них от каких болезней надо пить или прикладывать, я их собираю и даю людям, только и всего.
В. Ты лечишь людей?
О. Только отварами и припарками из растений, которые людям давал Господь от сотворения мира! Ведь не грех же использовать в пищу яблоки, от которых польза зубам? Ведь это – не грех? Значит, и готовить отвары из березовых листьев, если мучит ломота в суставах, тоже не грех!
В. Итак, ты помогаешь людям? Ответь просто.
О. Да.
В. Тогда кто и за что может пожелать оклеветать тебя?
О. Я не знаю.
В. У тебя есть ненавистники?
О. Я не знаю… но ведь ненавистники – они всегда так, о них не знаешь, пока они не ударят в спину… Это я так, образно, не в прямом смысле…
В. Ты мог кому-то навредить?
О. Своим лечением? Не знаю. Не думаю. Я ведь еще слишком мало знаю, а потому не могу лечить серьезных, опасных болезней. Поэтому, если б я и ошибался в диагнозе и дал не то лекарство, никакого серьезного вреда это не принесло бы. Я имею в виду такого, чтобы за это желать мне смерти…
В. Почему ты заговорил о смерти?
О. Ну… я ведь… я ведь здесь…
В. И ты так уверен, что тебя непременно ждет смерть? Почему?
Обвиняемый не дал ответа.
В. Отвечай суду.
Обвиняемый не дал ответа.
В. Ты уверен, что Высокий суд предвзят к тебе?
Обвиняемый не дал ответа.
В. Значит, пока выходит так, что это ты предвзят к Высокому суду. Почему? Тебе есть чего бояться?
О. Я не знаю.
В. Или да, или нет. Если ты не знаешь, значит, на твоей совести что-то есть, какой-то грех, и ты лишь не уверен в том, знает ли о нем суд.
О. Нет, на мне нет никакого греха!
В. Никакого?
О. Нет, я не то хотел сказать, я… Я хотел сказать, что никому не причинял вреда сознательно и не совершал преступления. Вы хотите, чтобы я сознался в преступлении, но я не знаю, о чем вы говорите!
В. Использовал ли ты когда-нибудь ядовитые травы, ягоды, грибы или что-то подобное во вред человеку?
О. Никогда!
В. Напоминаю тебе, что ты можешь облегчить свою участь, если будешь говорить откровенно и ничего не утаивая. Спрашиваю тебя снова: использовал ли ты ядовитые снадобья, чтобы причинить вред человеку?
О. Нет, никогда, я никогда ничего подобного не делал! Я лекарь, я помогаю людям, я никогда бы не принес ближнему несчастья!
В. Лечил ли ты когда-нибудь как-либо, помимо отваров и порошков? Лечил ли ты наложением рук, взглядом, словами?
О. Нет, ничего такого.
В. Напоминаю тебе вторично, что ты должен быть откровенным и ничего не скрывать. Ты лжешь Высокому суду. Запомни, что в третий раз я не буду напоминать об этом словесно, и придется причинять тебе боль, чтобы ты осознал, насколько серьезно обвинение. Итак, я спрашиваю снова: лечил ли ты когда-нибудь наложением рук, взглядом, словами?
