Майндс на ходу, казалось, продолжал размышлять о Планете. Он сказал низким напряженным голосом:
— Ненавижу Меркурий. Я здесь шесть месяцев, два меркурианских года, и меня тошнит от него. Я не думал, что половину этого срока пробуду, но вот уже шесть месяцев, а ничего не сделано. Ничего. Все тут неправильно. Самая маленькая планета. Самая близкая к Солнцу. Только одна сторона обращена к Солнцу. Вон там, — он указал на свечение короны, — солнечная сторона, там так жарко, что плавится свинец и закипает сера. А вон там, — рука дернулась в противоположном направлении, — единственная в системе поверхность, которая никогда не видит Солнца. Все здесь жалкое и ничтожное.
Он смолк, перепрыгивая через мелкую, шести футов шириной щель, напоминание о каком-то древнем меркуротрясении, шрам, который в отсутствие ветра и дождей так и не смог залечиться. Прыгнул он неуклюже — землянин, который и на Меркурии большую часть времени проводит при земном тяготении под Куполом обсерватории.
Увидев это, Верзила неодобрительно щелкнул языком. Они с Лаки преодолели трещину, едва заметно увеличив шаг.
Спустя четверть мили Майндс неожиданно сказал:
— Можно увидеть отсюда, мы как раз вовремя.
Он остановился, наклонился вперед, замахал руками, восстанавливая равновесие. Верзила и Лаки остановились с небольшим подскоком, разбросав немного камней.
Майндс выключил свой фонарь и указал куда-то рукой. Лаки и Верзила тоже выключили фонари и увидели в темноте, там, куда указывал Майндс, неправильное белое пятно.
Яркое пятно, ярче любого рассвета на Земле.
— Отсюда лучше всего смотреть, — сказал Майндс. — Это вершина Черно-Белых гор.
— Они так называются? — спросил Верзила.
— Да. Видите, почему? Горы находятся вблизи ночной стороны терминатора — это граница между темной и солнечной сторонами.
— Я это знаю, — негодующе сказал Верзила. — Вы думаете, я невежа?
— Просто объясняю. Есть небольшой район вокруг северного полюса и другой — вокруг южного, тут терминатор почти не сдвигается при вращении Меркурия вокруг Солнца. Ближе к экватору терминатор перемещается за сорок четыре дня на семьсот миль в одном направлении, потом в следующие сорок четыре дня назад на семьсот миль. Тут он передвигается всего на полмили, поэтому тут подходящее место для обсерватории. Тут Солнце и звезды остаются на месте. Черно-Белые горы так расположены, что освещаются только наполовину. Когда Солнце уходит, свет ползет по их склонам вверх.
— А теперь, — прервал его Лаки, — освещена только вершина.
— На один-два фута, да и это скоро исчезнет. Один-два земных дня будет темно, потом свет снова появится.
Пока он это говорил, белое пятно уменьшилось, превратилось в точку, горящую, как яркая звезда.
Трое людей ждали.
— Отведите взгляд, — посоветовал Майндс, — чтобы глаза привыкли к темноте.
Через несколько долгих минут он сказал:
— Хорошо, посмотрите снова.
Лаки и Верзила послушались и в первое мгновение ничего не увидели.
А потом ландшафт будто залило кровью. Часть его во всяком случае. Сначала появилось ощущение красноты. Потом стало возможно разглядеть вздымающиеся ввысь горы. Вершины казались ярко-красными, краснота сгущалась, темнела и постепенно внизу переходила в черноту.
— Что это? — спросил Верзила.
— Солнце только что село так низко, — ответил Майндс, — что над горизонтом видны только корона и протуберанцы. Протуберанцы — это потоки водорода, которые на тысячи миль поднимаются над поверхностью Солнца; они ярко-красного цвета. Они всегда присутствуют, но обычно не видны из-за Солнца.
Лаки снова кивнул. И протуберанцы с Земли можно видеть, только во время полного затмения и при помощи специальных инструментов — из-за атмосферы.
— Вот это, — негромко добавил Майндс, — и называют «красным призраком Солнца».
— Значит, два призрака, — неожиданно сказал Лаки, — белый и красный. Из-за них вы носите бластер, Майндс?
Майндс закричал:
— Что? О чем вы говорите?
— Я говорю, — сказал Лаки, — что пора рассказать, зачем на самом деле вы привели нас сюда. Конечно, не для того, чтобы разглядывать виды. Я уверен, на пустой, лишенной жизни планете вы не стали бы носить с собой бластер.
Майндс ответил не сразу. А сказал он следующее:
— Вы ведь Дэвид Старр?
— Да, — терпеливо ответил Лаки.
— Вы член Совета Науки. Вас называют Счастливчик Старр.
Члены Совета Науки избегают всеобщей известности, и поэтому Лаки с большой неохотой подтвердил:
— Вы правы.
— Значит, я не ошибся. Вы один из главных следователей и явились расследовать проект «Свет».
Лаки сжал губы, отчего они стали тоньше. Он предпочел бы, чтобы его узнавали не так легко.
— Может, и так, а может, нет. Зачем вы привели меня сюда?
— Я знаю, что это так, — Майндс тяжело дышал, — и привел вас сюда, чтобы сказать правду, прежде чем вас опутают ложью.
— Относительно чего?
— Относительно неудач, которые преследуют… как я ненавижу это слово… неудач проекта «Свет».
— Но вы могли мне сказать это в Куполе. Почему же здесь?
— По двум причинам, — ответил инженер. Он продолжал дышать часто и тяжело. — Во-первых, все считают, что это моя вина. Думают, что я не могу осуществить проект, зря трачу деньги налогоплательщиков. Я хотел увести вас от них. Понятно? Хотел, чтобы вы сначала вы слушали меня.
— Почему они считают, что вы виноваты?
— Потому что я слишком молод.
— Сколько же вам лет?
— Двадцать два.
Лаки Старр, сам не намного старше, спросил:
— А вторая причина?
— Хотел, чтобы вы почувствовали Меркурий, впитали в… — Он смолк.
Высокий и прямой, в защитном костюме, Лаки стоял на запретной поверхности Меркурия, металл плеча уловил и отразил молочный свет короны — «белый призрак Солнца».
Лаки сказал:
— Хорошо, Майндс, предположим, я принимаю ваше утверждение, что вы не виноваты в неудачах проекта. Тогда кто же виноват?
Сначала голос инженера был еле слышен. Постепенно стали понятны слова:
— Не знаю… во всяком случае…
— Я вас не понимаю, — сказал Лаки.
— Послушайте, — в отчаянии заговорил Майндс, — я сам вел расследование. Много периодов сна и бодрствования старался найти виновного. Следил за всеми. Отмечал время, когда происходили происшествия, разрывы кабеля, когда разбивались конверсионные пластины. И я уверен в одном…
— В чем именно?
— Никто в Куполе непосредственно в этом не виноват. Никто. У нас здесь около пятидесяти человек, точнее пятьдесят два, и во время последних шести происшествий я смог установить положение всех их. Никто не приближался к месту происшествий. — Голос его стал пронзительным.
