— Наверное, дикое занудство, если понадобилось меня дурманить и связывать.
— Не скажи. Как тебе — головка ясная? Регалию не желаешь?
— Спасибо, я привыкла к тростниковым пахитоскам.
— Это что еще? Таких давно не делают.
— Так и я давно не курю. Разве что опиум-сырец, по старой памяти.
Фрэнк в душе смеётся: она выдаёт себя, вольно или невольно.
— Тогда слушай. Веке этак в первом до рождества Христова на рудниках Голконды отыскали непонятный камешек: кристаллы любого цвета были тогда не в новинку, но этот был какой-то неправильный. Широкий и плоский, причём, как бывает с минералами искажённой структуры, твёрдый до необычайности. Древние гранили камни из рук вон плохо, так что они еле сняли с него фаску и оправили в золото. Да, забыл сказать, алмаз был чёрным. Ну не прям как уголь, естественно, но почти. Приметный, одним словом. Я так думаю, до поры до времени он осел в одном из этих крошечных княжеств, до которых не было дела ни Тамерлану, ни Бабуру.
— Откуда у тебя сведения?
— Погоди. Говорили, что он передавался по женской линии и в этом качестве считался оберегом каждого из царственных домов. Что-то там такое воплощал особо гибельное для его врагов.
— Все исторические самоцветы такие, — отозвался голосок с дивана. — Рассказал бы что позабавнее.
— Сейчас будет и забавное. Когда в восемнадцатом веке уже Христовой эры началась большая заварушка между англичанами, французами и местным населением, один шевалье из мелких поднял Черный Камень с трупа богато одетой женщины. Солдата расстреляли за мародерство, отягощенное убийством, алмаз подарили Луи Многолюбивому взамен утраченных индийских территорий… Тогда его и окрестили «Сиянием Зла». Перевод, разумеется, условный.
— Ты не сказал, что стало с той женщиной.
— На гхате сожгли, наверное. В Индии такое принято.
— А если то была мусульманка?
— Да что ты ерундишь! В общем, к истории камня приплюсовалось ещё то, что и сам король, и тогдашняя его фаворитка умерли нехорошей смертью. Первый — от пурпуры, вторая — под ножом. Это после неудачной попытки хоть немного совладать с камушком. Бриллианта, между прочим, из Кали-Нура так и не получилось, ограничились плоской розой.
— Пока вполне тривиальная история.
— Говорили, что мадам Дюбарри наследовал сам Робеспьер. С вытекающими из этого последствиями.
— Суеверие. Хотя кто-то ведь его толкнул под локоть, когда он пытался застрелиться перед гильотиной. Сотворил двойного мученика.
— С тобой становится приятно разговаривать. Погоди-ка, я проверю, удобна ли упаковочка. Мало ли что.
Он повернул девушку набок, по-прежнему дымя сигарой, потом водворил в прежнее положение.
— Короче. Где-то через век с небольшим Кали-Нур всплыл на поверхность в почтенном британском семействе с французскими корнями. Некий господин Вериндер с супругой. Обрати внимание: алмазу снова захотели придать щегольской вид и уже было договорились с амстердамскими ювелирами.
— А что, Бемер и Бассанж тоже покушались на форму?
— Ох, извини, опустил великое событие. Я думаю, что да. Уж если они так возились потом с Ожерельем Королевы… Так вот. Брак единственной дочери наших британцев расстроился, жених потерял репутацию, а новый претендент разорился и погиб от своей руки. Алмаз был задешево продан тому, кто согласился взять его как он есть.
— Давняя история. Хотя рассказчик ты ничего, если уж лучшего не подворачивается. И кто этот покупатель?
— Ты будешь смеяться. Прадед той милой леди, в чье семейство ты внедрилась год назад. Едва пошли разговоры о том, что Кали-Нур стоило бы разделить на семь миленьких черных бриллиантиков и продать в счет героинового долга.
Тело Лэмми еле заметно напряглось.
— Можно подумать, ты следил за ним с начала времён.
— Ах, да чего не сделаешь ради убойной газетной статьи. Не только архивы — морское дно перекопаешь. Тем более что Эркюль Нуаро, мой дядюшка, привлёк меня к своему расследованию. Видишь ли, когда твою благодетельницу нашли заколотой по старинке, этаким узким стилетиком, рядом не оказалось ни алмаза, ни горничной.
— Логика типа «Кто шляпку спёр, тот и тетку укокошил», — хихикнула Лем.
— Я, разумеется, не думаю, что ты сделала и то, и другое вместе. Не считаю даже, что вульгарный муляж на твоей шейке и есть Кали-Нур.
— Иначе бы ты его давно снял и проверил на жёсткость.
— Точняк. На любом оконном стекле.
— В самом деле?
Нечто озорное мелькнуло в глубине зрачков, расширенных, будто от страха, боли или темноты.
— Так сделай. Ну, что тебе мешает?
— Упавший лист прячут в лесу, — медленно говорит Фрэнк. — Ты либо криминальный гений, либо полная дура. Цветное изображение камня имеется во всех таблоидах.
— А тираж поступит в продажу через… сколько у тебя времени?
Он посмотрел на циферблат старомодного офицерского хронометра.
— Ну мы и засиделись! Через час-другой.
— И сразу все модные лавки по сигналу свыше начнут продавать классные копии алмаза.
— Только твоя появилась досрочно. Да не пудри мне мозги своим снежком!
— Я вовсе не хочу, чтобы ты жёг меня своей сигарой, доискиваясь правды, — медленно говорит Лэмюэль. — И дарю ее тебе по вольной воле.
Колье точно само слетает с тонкой шеи. Буквально через минуту раздаётся звон разбитого стекла и торжествующий вопль:
— Он! Обычные брюлики и бороздку не режут на мономолекулярном…
Фрэнк появился примерно через полчаса, без сигары и без ожерелья.
— Вот. Без вашего наследственного оберега ты обыкновенная девчонка смешанных кровей. Представляю, что за коктейль у тебя в венах!
Он начал развязывать узлы.
— Теперь ты меня отпустишь? — устало говорит Лэмми.
Он, будто не слыша, продолжает:
— Это ж надо — столько времени выслеживать, столько шкур спустить с себя и других. Просто, как два пальца обоссать. Обидно даже… Хотя погоди. Ещё дельце предстоит.
Руки Фрэнка берутся за ворот маленького черного платьица и разнимают надвое, точно шкурку банана. Крошечные груди, гибкая талия, широкие бедра и пупок, что вмещает унцию ароматного масла — его в самом деле полагалось пить оттуда во время соития. Апсара, приходит ему на ум. Священная девадаси. Как же давно это было!
Индра велел дарить пленнику свободу не за труд, не за выкуп, а за исполнение долга. Оттого младший раб и отдал неказистый, весь в корке, булыжник старшему, тот передал надсмотрщику, надсмотрщик — управителю, а управитель — прямо одному из сановников. Все они были честны оттого, что хотели иметь заслугу. Оттого что понимали: камень не выпьешь вместо вина, не съешь, будто лепешку, и не познаешь, как теплую женщину. Это может дать только вождь.
